Планета Меланхолия и её обитатели

Депрессия, тоска, печаль, уныние, меланхолия… Эти слова мы используем как синонимы для описания очень глубокого и очень важного переживания. Депрессивным может быть творчество, унылой природа, печальными обстоятельства. Этот недуг может окрасить всё, к чему прикасается человек. Да и недуг ли это? С античных времен люди ищут его причины и предлагают средства к преодолению. О нем писали отцы-пустынники, монахи Средневековья, деятели эпохи Возрождения, пишут и современные авторы. С течением веков изменялось само содержание понятия и отношение к нему. Об этом рассказывает клирик храма Феодоровской иконы Божией Матери в память 300-летия Дома Романовых протоиерей Димитрий Сизоненко.
Раздел: ПОДРОБНО
Планета Меланхолия и её обитатели
Кадр из фильма Ларса фона Триера «Меланхолия» (2011)
Журнал: № 3 (март) 2019Страницы: 6-11 Автор: Наталия Щукина Опубликовано: 13 марта 2019

В ЧЕМ НАША ПРОБЛЕМА?

Слова «тоска», «меланхолия», «депрессия» сегодня уже не имеют прежней силы, они стали обыденными и привычными. Они стали диагнозами, указаниями (не всегда научными) на болезнь. То есть чем-то то ли обидным, то ли банальным. Развиваются психиатрия, психология, фармакология и другие инструменты, которые помогают нам управлять нашими черными эмоциями и желаниями. Хотя в чем-то помогают, а в чем-то просто маскируют духовные трудности, заметают их под ковер. Мы теряем из виду то, что продолжает нас тревожить, — и проблемы остаются нерешенными.

Для современного общества очень важен перформанс, и это главная отличительная черта нынешнего понимания уныния и депрессивности. Человек может сидеть на месте, но ему нужно обязательно, чтобы работал телевизор, интернет, радио, лишь бы не оставаться одному. В нынешней жизни важны показатели, нужно всё время чем-то блистать, быть успешным, и это очень быстро изнашивает нашу психику. Ведь мы созданы не для того, чтобы себя показывать, делать из нашей жизни шоу. На выручку приходит высокая культура. Она способна глубже проникнуть в реальность черного настроения, которое испытывает человек в моменты, когда у него нет сил общаться с окружающим миром и уходит желание даже слушать голоса вокруг. Или наоборот, когда поднимаются внутренние голоса тревоги, когда ты сталкиваешься со смертью и она кажется последним лекарством от невыносимой жизни.

Морису Метерлинку приписывается фраза: «Мы стоим лишь того, чего стоят наши тревоги и печали». Я в противовес скажу: мы стоим того, чего стоят наши радости. Не меланхолические, когда охватывает эйфория, а радости истинные, которые рождаются по ту сторону испытаний, трудностей, которые готовит нам жизнь.


НЕ ПАТОЛОГИЯ, А ПОРЫВ К ГАРМОНИИ

В античности появилось слово μελαγχολία. Его употребляют Гиппократ и другие античные авторы в совершенно конкретном и очень простом значении — разлитие черной желчи. Трактат врача Галена, посвященный меланхолии, так и называется: «О черной желчи». Это нейтральный медицинский термин. Но на протяжении истории от античности до наших дней это слово приобрело чрезвычайно широкую палитру значений, с ним связано множество образов, форм, оттенков.

Джон Вильям Кук. Теофраст. Гравюра. Первая половина XIX века
Джон Вильям Кук. Теофраст. Гравюра. Первая половина XIX века

Первый автор, который пишет о меланхолии, жил в III в. до Р. Х., его трактат дошел до нас под именем Аристотеля. Вероятно, это был один из его ближайших учеников, скорее всего Теофраст. Трактат называется «Проблемата», то есть список, каталог вопросов, которые стоят перед философом. 30-я глава целиком посвящена меланхолии. И, что замечательно, уже в ней сказано, что меланхолия касается всех сфер культуры. Она проникает повсюду: в политику, в искусство, в литературу, в религию. Она становится глобальным явлением, культура попадает в объятия, если не сказать в тиски меланхолии. Впрочем, рискованно утверждать, что вся культура вышла из патологии, потому что меланхолия всегда на грани патологии. Наоборот, культура, в том числе и меланхолия, вышли из устремления, из яркого порыва к гармонии. Из того, что Гёте назвал «великой серьезностью духовного устремления». Действительно, вначале меланхолия не была связана с печалью. Аристотель говорит, что это свойство выдающихся личностей, которые стремятся к чему-то большему, стремятся выйти за рамки банальности, общепринятых норм. По представлениям греков, меланхолия выражает ту самую глубинную гармонию духа в очень широком значении этого слова. Эта гармония включает в себя как мик­рокосм, то есть человека, так и макрокосм — вселенную, мироздание.


ПРЕВОСХОДСТВО ВЛЮБЛЕННЫХ И ПРОРОКОВ

Впрочем, уже в античности к меланхолии относятся по-разному. Например, платоники считали, что пограничные состояния для философа — это нормально. А стоики, скажем оратор и политик Цицерон, полагали, что философу непристойнобыть странным. О меланхолии Цицерон говорит свысока, почти карикатурно, с педантизмом. И переводит это греческое слово на латынь как furor, «безумие». Натурфилософы полагали, что меланхолия может быть следствием какого-то заболевания. Например, слишком много черной желчи выбрасывается в кровь, от этого портится настроение, и, значит, нужны средства снизить её количество. Еще одно мнение: меланхолия — состояние, которое насылают людям боги. Да, отклонение, но божественное и в этом смысле возвышенное. Вот как об этом говорит Платон: «не стоит его [этого состояния] бояться, и пусть нас не тревожит и не запугивает никакая речь, утверждающая, будто следует предпочитать рассудительного друга тому, кто охвачен порывом [то есть меланхолией]. Пусть себе торжествуют победу те, кто докажет к тому же, что не на пользу влюбленному и возлюбленному ниспосылается богами любовь, — нам надлежит доказать, наоборот, что подобное неистовство боги даруют для величайшего счастья». Платон спешит доказать, что есть патологическая меланхолия, и есть некий энтузиазм, божественное неистовство. Он выделяет четыре типа выдающихся способных людей. Первый — поэтический, человек, живущий под воздействием муз. Второй — живущий согласно дионисийскому началу, связанному с ритуалами, различными религиозными действами. Третий — прорицатель, человек, которому снятся вещие сны, который находится под покровительством Аполлона. Четвертый — тот, кто находится под властью эроса, силы, которая влечет ввысь. У влюбленных, как и у просвещенных, всегда есть некое превосходство, потому что они видят по ту сторону границ обыденной действительности.


АКЕДИЯ СВОБОДНОГО ЧЕЛОВЕКА

Христианство вносит в понятие меланхолии новый оттенок. В античной астрологии меланхолический характер связывался с влиянием Сатурна, то есть меланхолик находился под влиянием определенных звезд, фатума. Для христианских авторов принципиально, что человек свободен. Бог сотворил человека по Своему образу и подобию, и сотворил свободным. Образ и подобие — человеческий разум. Он нам дает возможность и силу контролировать то, что с нами происходит. Поэтому христианские авторы вводят новое понятие. Евагрий Понтийский и его ученики отцы-пустынники используют другое слово — ἀκηδία. О нем написана книга схиархимандрита Гавриила (Бунге) «Тоска, печаль, депрессия: Духовное учение Евагрия Понтийского об акедии». Каждое из этих слов описывает отдельную грань бездонной тайны, которой мы лишь слегка можем коснуться. Мысль аввы Евагрия заключается в том, что меланхолия присуща человеку как таковому. Другой средневековый автор, Хильдегарда Бингенская, тоже говорит об этом. Когда Адам вкусил яблоко, в этот момент он как будто заразился. С яблочным соком в его кровь проникла причина тоски, печали и страха. Средневековые авторы считали, чтоἀκηδία — слово латинского происхождения, а в латыни есть созвучное acidum, «кислота». Поэтому они полагали, что акедия — проблема людей, у которых повышена кислотность желудка, нарушено пищеварение и поэтому они такие кислые.


ДЕМОКРАТИЗАЦИЯ УНЫНИЯ

Скорбящая Афина. Южная часть Парфенона. Афины. 470–460 годы до Р. Х.
Скорбящая Афина. Южная часть Парфенона. Афины. 470–460 годы до Р. Х.

Время Хильдегарды Бингенской, XII век, — эпоха роста городов в Европе. Можно провести параллель с урбанизацией в XX веке, когда люди, которые жили в деревне, на свободе, вдруг оказываются в городе, и они абсолютно потеряны. В их психологии происходит перелом.

Интересно, что происходит в это же время с богословием. В XIII веке в Париже открывается богословский факультет. То, что называлось теологией ранее, у Аристотеля и Платона, было синонимом слова «мифология». Теперь нужна новая наука. Но в университете уже есть философы. Происходит конфликт между Бонавентурой, отцом новой теологии, и философами, которые были до него. И он называет их меланхоликами. Нашим языком — занудами. Почему? Потому что они заняты разговором о первопричинах. А тех, кто занят первопричинами, не интересует то, что здесь и сейчас. Это типичное свойство ума меланхолика — думать всё время о проблемах бытия. Вместо того чтобы думать о завтраке, просыпаться с мыслью о мировой скорби. Однако Бог вошел в мир здесь и сейчас. Его имя «Аз Есмь», С Нами Бог, Эммануил, Бог спасающий. Потому теология в полемике с философией борется с меланхоликами — мрачными, вязкими, неподъемными людьми, которые быстро утомляются и их нужно всё время сдвигать с места. Необходимо их отвлечь от первопричин, иначе они всё будут утяжелять.

В эпоху Средневековья происходит демократизация того чувства, которое изначально было состоянием героев. Например, Геракл, тот самый, который совершил двенадцать подвигов ради спасения своего народа, в конце жизни впал в меланхолию, потому что устал. И сжег себя, так как больше не имел сил жить. Другой пример — Афина, богиня мудрости, которую изображает знаменитый барельеф на южном фризе Пантеона в образе скорбящей матери. Она стоит в характерной позе над погребальной стелой, на что-то опираясь, ей тяжело. Скорбь матерей противоречила политическим интересам Афин. Женщинам строго запрещено было плакать и кричать на улице. Если у тебя горе, то страдай дома, чтобы никто не слышал. Потому что это состояние заразительно. Плакать разрешено только Афине на фризе Парфенона.

Возьмем библейские примеры. Пророк Иеремия оплакивает гибель Иерусалима. Великий меланхолик — Екклезиаст, царь Соломон, который вкусил всего на вершине земной славы и богатства, но в конце говорит, что в многой мудрости много печали. Всё, к чему он стремился, обернулось для него глубокой меланхолией. Иоанн Крес­титель — Ангел пустыни, мрачный персонаж. В западной живописи его изображают со сложенными крыльями, еще одним символом меланхолии. Мария Магдалина оплакивает Христа. Печаль и слезы — вообще для серьезных случаев, блаженны плачущие — те, кто оплакивает своих погибших или тех, кто обречен на смерть.

Другой меланхолик — Антоний Великий. Это отец монашества, и он еще в юности уходит в пустыню, потому что его одолевает акедия, уныние. Ему встречается спутник, ангел в виде юноши, который предупреждает преподобного Антония, что в пустыне ему предстоят страшные испытания, но в конце ждет исцеление. История Антония Великого — образ жизни для любого христианина. Всё это духовные титаны, которым словно позволено страдать и унывать…

В Средние века многое меняется. Та же Хильдегарда Бингенская или Гийом Парижский целые главы посвящают такой проблеме: в монашеской среде появляется много депрессивных монахинь, и неясно, что с ними делать. Монашество перемещается из сельской местности в города. Бывшие крестьяне не справляются с ритмом жизни. Появляются монахи, которые не способны посещать богослужения. Им трудно стоять в тишине, нужно говорить, отвлекаться. По мнению Гийома, в таких ситуациях нужно отправляться к врачам. Своему подопечному монаху он написал очень жестко: сначала исцелись, потом приходи ко мне. Но из пастырских соображений, полагает он, таких людей нужно принять, Бог заботится и о них тоже. Потерпите их, не обращайте на них внимания, увещевает он, потому что тут всё равно ничего не поделаешь. Но тот же Гийом свидетельствует: если раньше меланхолией страдали монахи и каноники, то есть священники, которые живут в общинах и серьезной религиозной жизнью, то сегодня меланхолией страдают уже миряне. Не только мужчины, но и женщины. И даже дети, что в классическую эпоху вообще было немыслимо. Даже из кокетства никто не мог написать такого, как Теофиль Готье в своих дневниках, — что в пять лет он хотел покончить жизнь самоубийством, потому что родители переезжали из Пириней, где солнце и океан, в Париж.


КАК СНЕЖНЫЙ КОМ

Альбрехт Дюрер. Меланхолия (гравюра). 1514 год
Альбрехт Дюрер. Меланхолия (гравюра). 1514 год

В эпоху Возрождения меланхолия воспринимается совсем иначе. Есть замечательное её изображение — знаменитая гравюра Альбрехта Дюрера. Мы видим ангела в женском облике, образ Премудрости. Крылатый гений сидит неподвижно, в состоянии какого-то ступора. Он погружен в свои думы, голова опирается на руку, так она тяжела. Застывший взгляд, темное лицо. Вокруг разбросаны инструменты, всё в беспорядке. Болезнь одинокого гения, который живет в своем мире.На этой картине очень много средневековых символов. Есть масса книг, которые объясняют, что здесь изображено. Например, ангелочек, который недоумевает, что же стряслось, и плачет вместе с Меланхолией. Есть светила, черные солнца меланхолии. Охотничий пес, который свернулся клубком, тоже символ замкнутости на самом себе. Другой известный меланхолик — «Библиотекарь» Джузеппе Арчимбольдо. Прекрасное существо, у которого все части тела состоят из книг. Тип одинокого потерянного человека, который склонен к размышлениям и наукам, живет в мире своей реальности среди книг и идей.

Почему это происходит именно в XVI–XVII веке? Меланхолия рассматривается еще не как патология, но уже как защитная реакция. Рушится картина мира. Больше никто не верит в древнюю космологию Птолемея. Древней механике тоже конец. Происходит пересмотр привычного схоластического дискурса, рождается то, что позже назовут новоевропейской философией. Да и внутри самой теологии развивается номинализм. Он учит: когда вы говорите о Боге, то говорите только о том, что вам кажется. То есть фактически не о том, Кем Бог является, а о том, кем вы Его представляете. Наконец, начало XVII века — время великих религиозных войн. Человека той эпохи охватывает страх. Меланхолия становится знамением эпохи.

Есть замечательная книга, «Анатомия меланхолии» Роберта Бёртона, священника. Это своего рода энциклопедия, труд всей его жизни. И он сразу поясняет своему читателю, что страдает от меланхолии, и для того, чтобы исцелиться, пытается изучить, что это такое. Вот её подзаголовок: «Анатомия меланхолии, всё о ней: виды, причины, симптомы, прогнозы и некоторые лекарства. В трех частях со своими секциями, разделами и подразделами. Философично, исторично. Просто и понятно».

Книга вышла в 1621 году. Девятьсот страниц большого формата наподобие А4 — гигантский объем. Бёртон публикует её под псевдонимом Демокрит Младший, прячась за тенью Демокрита Старшего, знаменитого философа, который изобрел атомы. И Бёртон тоже атомизирует — общество, человеческую душу, и повсюду видит меланхолию. Её поле расширяется безгранично. О таком античные авторы не могли и помыслить. Даже природа испытывает приступы меланхолии. Вот откуда берутся землетрясения и извержения вулканов. Или странные вещи, которые творятся на небосводе: кометы, затмения солнца и луны. Меланхоликом не становятся по собственной воле, считает Бёртон. Существует предрасположенность, подобная закону всемирного тяготения. Философия тоже рождается из меланхолии. Цинично смеющийся Демокрит, плачущий Гераклит или Эмпедокл, совершающий самоубийство, — всё это меланхолики… При жизни автора за двадцать лет вышло пять изданий, и все они были доработаны и расширены в объеме. Это еще одно свойство меланхолии — как только ты о ней начинаешь рассуждать, она растет как снежный ком.


ПЕЧАЛЬ КАК БОЛЕЗНЬ

В XIX веке происходит переворот в медицине. Появляется Филипп Пинель, отец современной психиатрии. Он внимательно относится к чувствам пациентов, но очень скептически — к аффектам. Как только пациент переходит грань, он его останавливает: это непозволительно. С аффектами станет работать Жан-Этьен Доминик Эскироль, который ввел психиатрию в число университетских дисциплин. Он будет преподавать в Парижском университете и издаст руководство по т. н. липомании. Λύπη — это печаль, а липомания — нездоровая склонность к печали. Эскироль впервые пытается лечить печаль как болезнь. И с тех пор о депрессии говорят как о хроническом заболевании. Еще пятьдесят лет назад от нее не было лекарств. Лечили жуткими методами, достаточно вспомнить лоботомию, которую недавно еще практиковали. Но что значит хроническое заболевание? Три месяца? Дольше? Некоторые авторы говорят, что хроническое заболевание не связано со временем, это то, что изменяет личность, когда человек перестает быть самим собой.

В искусстве XX века тоже отражается воззрение на меланхолию как на болезнь, на нечто, касающееся только «плотского человека». Появляются такие живописцы, как Хаим Сутин, для которого и мир не одухотворен, и человек — не столько дух и душа, и плоть, сколько человечина, туша. Современные художники даже Распятие способны изобразить как кусок из мясной лавки. Это внешний образ того, что у человека происходит в душе. В кинематографе можно вспомнить «Меланхолию» Ларса фон Триера. Автор, который сам страдает этим недугом, снимает о нем фильм, но только он не проходит до конца свой путь, поэтому фильм такой мрачный, не внушает оптимизма. У героини клиническая депрессия. Никакого хэппи- энда, всё погибает в огне. Ясно высказано, что депрессия в своем чистом выражении — это предчувствие страха смерти и страдания, главный страх плотского человека. И — давайте выведем мораль — если нас посещает этот страх, не следует по примеру нашего века избегать его любой ценой.

Хаим Сутин. Лежащая женщина. 1940 год

Хаим Сутин. Лежащая женщина. 1940 год

СЛЕЗЫ ПРОТИВ УНЫНИЯ

В Евангелии сказано: терпением спасайте души ваши (Лк. 21, 19). Это не просто, как говорят благочестивые люди, «Бог терпел и нам велел». Речь идет о долготерпении, терпеливом ожидании того, что должно исполниться. Человек словно дает время Богу и самому себе, чтобы родиться и стать новым человеком.

Вернемся к книге схиархимандрита Гавриила (Бунге). В её последней главе речь идет о вещах, к которым мы не привыкли. Например, о том, что наш ум подобен факелу, источнику света или даже соткан из света. Этот образ заимствован у Оригена, его активно использовали отцы-пустынники. Сердце сияет, ум сияет и может видеть свой собственный свет. Как руда, проходя сквозь огонь, очищается и становится золотом, так и душа человека должна пройти через те искушения, что нам даны. Мы — дети Адама, и поэтому меланхолия у нас в крови. Отец Гавриил пишет, что тот, кто оказывается в самых глубоких жерлах вулкана, как никогда близок к высотам духовной жизни. Он как Моисей, который оказался перед неопалимой купиной, и Бог говорит с ним из огня. Достаточно сделать выбор, окончательный шаг, но не бежать, не прятаться, не искать анальгетиков, суеты.

Еще один завет отцов-пустынников касается слез. Если в какую-то эпоху слез боятся, выносят их за скобки, значит, что-то не в порядке. Древние аскеты говорят, что молиться — значит проливать слезы, обнажать свои чувства. Это одно из лекарственных средств от депрессии. Молитва — синоним радости, собеседование светоносного ума, который есть образ и подобие Бога, невидимого и непостижимого, с Самим Богом. Не только ты говоришь Ему, но и Он отвечает тебе. Вся духовная брань с унынием — ради этого. Ради блаженства, которое открывается за последней чертой. Главное средство борьбы — дерзновение, мужество и упорство.

На основе лекции протоиерея Димитрия Сизоненко в рамках лектория "Предание.ру", полную версию лекции

см. на сайте predanie.ru

Поделиться

Другие статьи из рубрики "ПОДРОБНО"