Откуда родом духовный отец?

Исповедь во времена апостолов

Необходимость исповеди, необходимость подойти к причастию с чистой совестью — вот первая причина, по которой мы ищем себе духовника. Нами движет желание исповедоваться у одного священника, который «всё про меня знает». Исповедь — то, что в наших глазах зачастую является основной задачей духовного отца.

Исповедь известна еще в иудаизме.


В Новом Завете есть три места, на которые обращают внимание ученые-литургисты, изучающие возникновение исповеди:

1. Евангелист Лука в Деяниях пишет: «Многие же из уверовавших приходили, исповедуя (греч. ἐξομολογούμενοι) и открывая дела свои» (Деян. 19, 18).

2. Апостол Иоанн Богослов в Первом послании: «Если исповедуем (ὁμολογῶμεν) грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды» (1 Ин. 1, 9).

3. Апостол Иаков в Послании: «Признавайтесь (ἐξομολογεῖσθε) друг пред другом в проступках и молитесь друг за друга, чтобы исцелиться: много может усиленная молитва праведного» (Иак. 5, 16).

Во всех трех стихах употреблен глагол ὁμολογέω («рассказывать, признаваться») с приставкой ἐξ («изнутри, из») — то есть открывать, рассказывать изнутри себя. Славянский перевод в большей степени, чем русский, соответствует греческому слову: «исповедовать», то есть говорить из глубины сердца.

Какой эта исповедь была: публичной или тайной? Глагол ἀναγγέλλω — «открывать», «возвещать публично», который использует Лука, дает основание предполагать, что в апостольские времена исповедь носила публичный характер. Пример публичной исповеди подает Иоанн Креститель: «И выходили к нему вся страна Иудейская и Иерусалимляне, и крестились от него все в реке Иордане, исповедуя грехи свои» (Мк. 1, 5), а евангелист Матфей дополняет слова Иоанна Предтечи, обращенные к законникам: «Увидев же Иоанн многих фарисеев и саддукеев, идущих к нему креститься, сказал им: порождения ехиднины! кто внушил вам бежать от будущего гнева? сотворите же достойный плод покаяния» (Мф. 3, 7–8).

С другой стороны, выражение Иакова «ἀλλήλοις ὑπὲρ ἀλλήλων» — «друг перед другом» наводит на мысль, что апостол говорит об исповеди не перед собранием верующих, а перед одним человеком. Сам Христос в Евангелии прибегает к двум различным «стратегиям». Порой для исцеления души Господь принимает прилюдное исповедание человека. Вспомним встречу с Закхеем, когда известный богач, начальник мытарей, говорит в окружении множества людей: «Господи! половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо» (Лк. 19, 8). Но в другой раз Иисус выбирает беседу наедине, как Он говорил с самарянкой у колодца, дождавшись, пока все посторонние уйдут (Ин. 4, 5–29). Новый Завет допускает различные возможности исповедания греха, а значит, и в церковной истории эти возможности могли быть осуществлены. Так и получилось: в первые века грехи христианина и духовное «шефство» над ним брала община, позже — особый человек, духовник. Публичную исповедь формально никто никогда не отменял, но на данный момент к ней прибегают очень редко (например, ее практиковал святой Иоанн Кронштадтский).

Покаянный пресвитер

Ранняя христианская Церковь не имела тех форм богослужения, в которых теперь живет христианский мир. Господь не оставил наказа о том, как должны выглядеть Литургия, Всенощное бдение, панихида или молебен и обязательно ли исповедоваться перед причащением. Всё оформление и организацию Церковь обрела постепенно.

До III века ясных данных о практике исповеди нет. Одни исследователи полагают, что ранняя Церковь не признавала покаяния в грехах, совершенных после крещения: практика каждодневного причащения и высокие требования, предъявляемые к членам общины, должны были исключить тяжкие грехи из их жизни. «Получившему отпущение грехов [в Крещении] не должно более грешить, но жить в чистоте», — сказано в «Пастыре» Ерма (II в.). Но по мере того, как число отступников во время гонений росло, христиане всё больше склонялись принимать их обратно в лоно Церкви, а не предавать проклятию. Другая группа историков считает, что христиане унаследовали ветхозаветные традиции изгнания грешников и последующего их возвращения через процедуры очищения. В любом случае прилюдное исповедание грехов длительное время оставалось самой крайней мерой, применявшейся к тяжело согрешившим, и было возможно только единожды в жизни христианина.

Мужи апостольские не оставили нам описаний исповеди, однако в некоторых посланиях присутствует призыв открывать свои грехи другому человеку. Священномученик Климент Римский (I в.)говорит: «Лучше исповедоваться в грехах человеку, нежели ожесточать сердце свое» (Первое послание к Коринфянам, 7). А Игнатий Богоносец (II в.) пишет: «Всем кающимся Бог прощает, если они прибегнут к единению Божию и к синедриону епископа. Верую благодати Господа Иисуса Христа, что Он разрешит вас от всяких уз» (Послание к Филадельфийцам, 8).

Появление тайной исповеди можно отнести к III веку. Мефодий, епископ Патарский, говорит, что необходимо «показывать душевную проказу иереям» (О прокаженном. 67 (X 3)). Также о наличии тайной исповеди свидетельствуют два исторических памятника более позднего времени. Историк V века Сократ Схоластик относит появление тайной исповеди ко времени борьбы с новацианством: «После того как новациане отделились от Церкви и не хотели иметь общение с падшими во время Дециева гонения (250–253), епископы присоединили к церковному чину пресвитера духовника, чтобы падшие после крещения исповедовали грехи свои перед нарочно для сего поставленным священником» (Церковная история, V, 19). В данном случае следует сказать несколько слов о контексте события, чтобы понять необходимость введения пресвитера-духовника. Движение новациан (III–VII вв.) распространяло идею Новация о том, что Церковь, как община святых, не должна принимать в свое лоно вероотступников и грешников, так как в этом случае она оскверняется и теряет свою святость. Но Сократ Схоластик специально уточняет, что епископ назначает отдельную административную единицу — пресвитера-духовника, чтобы показать, что Церковь принимает всех.

Другой историк V века — Созомен, приводит иную причину возникновения тайной исповеди: «Епископам с самого начала должно было казаться тяжким, как в самом деле объявлять грехи, будто на зрелище перед собранием всей церкви. То для сей цели они назначили пресвитера самой отличной жизни, молчаливого и благоразумного, чтобы согрешившие, приходя к нему, исповедовали ему дела свои, а он, смотря по греху каждого, назначал, что кому надобно делать, или какое понести наказание, и потом разрешал, предоставив всякому, согласно предписаниям, наказать самому себя» (Церковная история, VII, 16). Образ, данный у Созомена, более всего соответствует современному пониманию роли духовного отца — пресвитера, исповедующего тайно.

«Апостольские постановления», составленные около 380 года, описывают ход канонического покаяния. Ключевую роль в отпущении грехов играл епископ: он келейно принимал грешников, назначал епитимии и возвращал покаявшихся к евхаристическому общению, публично, в присутствии всей общины, возлагая на них руки. Епископы назначали себе помощников — «покаянных пресвитеров». Это была административная процедура, закрепленная в богослужении. Кающиеся грешники не могли входить в храм во всё время службы и стояли вместе с оглашенными в притворе церкви. За них читались особенные молитвы всей общиной, после того как оглашаемые покидали храм.

В 391 году должность покаянного пресвитера была отменена епископом Нектарием Константинопольским, поскольку однажды в ходе исповеди одна знатная дама принародно открыла тайный грех, в котором был замешан служитель церкви, после чего поднялись народные волнения. С тех пор было принято решение, что к Чаше допускают всех без исповеди, и ответственность за состояние собственной души лежит на совести самого человека. Видимо, этот запрет не был повсеместным, поскольку согласно «Кодексу Юстиниана» (выпущен в 529 г.) обязанность исповеди возлагалась и на епископов, и на пресвитеров. Однако каноническое покаяние было постепенно вытеснено т. н. сакраментальной исповедью, имеющей монашеские корни.

Античная закваска

С IV века в Церковь проникает идея старчества — монашеской, то есть систематической и постоянной исповеди, которая постепенно была воспринята и приходскими священниками, и мирянами. Во многом «старец» — калька античного мудреца. Это неудивительно, так как многие отцы Церкви получили именно античное образование, воспитывались в философских школах, и это была их среда.

Почти во всех философских школах древности смысл занятий философией не сильно разнился с христианской аскезой. Он заключался в самосовершенствовании, достижении бесстрастия, а через бесстрастие — счастья. Философ позиционировался как человек, ведущий особую жизнь. Путем различных упражнений — ἀσκήσεις, — которые заключались в отказе от чувственных наслаждений, воздержании в пище и питии, бодрствовании, человек-философ шел к господству над собой, к победе над плотскими страстями и обретению духовной независимости. Вот как описывает идеального философа Платон: «Такой человек больше кого бы то ни было довлеет сам себе, поскольку ведет достойную жизнь, и в отличие от всех остальных мало нуждается в ком-то другом» (Государство, 387 d 12). Платон считал, что философствовать — это учиться умирать. А христианин может продолжить: учиться со-умирать, чтобы со-воскреснуть.

Мудрец в античности — тот, кто достиг этого совершенства, обрел независимость, вошел в пространство чистого разума (причем для многих философских школ интеллектуальное созерцание было способом Богосозерцания, достижения мистического единения с Богом). Он — сверхчеловек, поскольку прошел путь аскезы и очищения, обретя счастье. Вокруг такого мудреца: Сократа, Пиррона, Платона, Аристотеля, и собираются ученики, жаждущие «духовной навигации».

ΠΝΕΥΜΑΤΙΚΌΣ ΠΑΤHΡ

Словосочетание «духовный отец», или, по-гречески, πνευματικός πατήρ, появляется в IV веке в монастырской аскетической среде. Мудрец высокой жизни, к которому стекались иноки за получением «пищи духовной». Он мог не иметь священнического сана, права совершать Таинства, он был просто монахом, наставником, тем, кого сейчас мы именуем старцами.


С самого своего возникновения христианское монашество ставило себе подобную философам цель — достичь бесстрастия для созерцания Господа. Единственное, но ключевое, различие между философской аскезой и христианским монашеством заключалось в том, что для христианина важна прежде всего тайна спасения, а для язычника — обретение бесстрастия, свободы для интеллектуального созерцания.

Монашеские духовные упражнения в безмолвии и молитвенном делании зиждутся на психологических законах, по которым протекает жизнь души. Молитвенные практики осмыслялись и описывались сложным полуфилософским языком, сама душа стала предметом тонкой богословской науки. Неискушенному новоначальному иноку в вопросах духовных непонятно и опасно ходить в одиночестве, и, как и в философских школах, ему рекомендовалось найти себе наставника, старца, чтобы тот, достигший духовного успеха, помог спастись и ученику. Василий Великий (IV в.) говорит желающим встать на путь духовного делания: «С великой заботливостью и внимательностью старайся найти себе мужа, который бы непогрешительно предшествовал тебе в образе жизни и хорошо умел руководить шествующих к Богу» (Слово подвижническое и увещание об отречении от мира и о духовном совершенстве). О важности иметь наставника говорит и основатель монашества Антоний Великий: «Поступай так, чтобы отцы монастыря, рождающие тебя духовно, порадовались славе твоей в сонме святых» (Устав отшельнической жизни). Старец — отец, которому ученик открывает свои помыслы, рассказывает об искушениях и согрешениях. И обязанность старца — следить за духовным возрастанием своего сына, дать епитимию или простить пришедшего. Несмотря на то, что у монастырского наставника не было священнических полномочий, по его решению иноки могли быть отлучены или допущены к участию в Евхаристии.

Слава о таких христианских светочах — старцах — быстро долетала до мира, и к ним начинал стягиваться народ. Патриархом Константинопольским Никифором Исповедником (VIII в.) они были признаны законными совершителями Таинства Покаяния наравне с епископами и пресвитерами. Такое решение патриарха обуславливалось не столько популярностью старцев, сколько доверием к их духовной неуязвимости в период иконоборческих смут (в VIII – начале IX вв.). Так, по словам отцов, «Имеющий духовного отца всю заботу о себе предоставляет ему, а сам беззаботен о всем и не подлежит осуждению от Бога» (Слово древних, XXXIII, 6). В любом случае, старчество или его более простая, привычная нам форма — «отцовство», «духовничество» прижилось в Церкви, почти совершенно вытеснив каноническую (епископскую) исповедь. Духовничество — одна из форм той любви, которой скреплены члены церковного тела. Далеко не единственная форма, но очень важная.