Место для шага наверх
Богословие у язычников
Александрийский философ Аммоний (V в.) считает богословие частью философского знания, хотя бы и высшей частью. Стремясь к обобщению античной традиции, он делит все возможное знание на теоретическое и практическое. По мнению Аммония, есть две причины разделения знания на два элемента. Во-первых, поскольку философия есть уподобление Богу, а Бог действует двояким образом: с одной стороны, как знающий все вещи, а с другой — как промышляющий о них, то и философия разделяется на теоретическую и практическую. Человек, познавая вещи и находясь к ним в некоем практическом отношении, тем самым уподобляется Богу. Аммоний подчеркивает, что и деятельность нашей души двойственна: одни ее части относятся к познанию, в частности, ум, суждение мнение, воображение и чувственное восприятие, а другие — к жизни и самоопределению: воля, стремление, желание. Философ, по мнению Аммония, хочет привести в порядок все части души и придать им совершенное устроение: посредством теоретической части философии совершенствуется познавательная часть души, а посредством практической части — жизненная.
В свою очередь, теоретическая часть философии делится, по словам Аммония, на три части. И каждая часть соответствует одному из трех типов вещей, которые идентифицируются по принципу их отделимости от материального:
Теоретическое знание делится на теологическое, математическое и на то, что касается изучения природы. К теологической части относятся совершенно отделимые вещи; те, которые совершенно неотделимы, относятся к части, касающейся изучения природы; а те, которые отделимы в одном отношении и неотделимы в другом, к математической части (Толкование на «Введение» Порфирия).
Именно логика Аммония стала нормативной для александрийской комментаторской традиции. Для нас важно, что именно это учение было актуально для христианских авторов VII–VIII веков, которые предлагали свое понимание богословской науки.
Ум на пути к Христу
Преподобный Максим Исповедник воспринял трехчастное деление знания, предложенное Аммонием. Он, однако, трансформировал его структуру и проинтерпретировал содержание каждого из элементов в оригинальном ключе. В части структуры Максим Исповедник предлагает разделение всей философии на практическую, физическую и теологическую, что лишь отчасти соответствует делению, предложенному Аммонием. Последний работает с трехчастным делением теоретической части, в то время как Максим включает практическую философию в качестве первого элемента риады, и это обусловлено, конечно, тем, как Максим трактовал процесс познания.
Обобщая все места, в которых Максим говорит о трех типах знания, следует отметить, что три указанных элемента чаще выступают как равноправные, координированные элементы триады, рассматриваются как равноценные (и, вероятно, взаимно проникающие) пути к истине (в зависимости от того, в каком образе предстает эта истина). Наиболее ярким примером координированного расположения трех типов знания является рассуждение Макима Исповедника в 25-м вопросоответе к Фалассию.
Толкуя слова апостола Павла «всякому мужу глава Христос, жене глава — муж, а Христу глава — Бог» (1 Кор. 11, 3), преподобный Максим предлагает три равноценных толкования. В соответствии с первым муж — это практический ум, который, взирая на «слово веры» как на Христа (и очевидно, взирая на Христа, присутствующего в этом слове веры), созерцает свою жизнь и упражняется в исполнении заповедей. В качестве «жены» такого ума выступает сама способность к исполнению заповедей. Второе толкование представляет «мужа» физическим умом, который обращается ко Христу как к Логосу в смысле закона и как бы через призму «логосности» созерцает творение. В этом ему помогает «жена» — чувство, посредством которого он плавает по морю чувственного естества и собирает находящиеся в нем Божественные логосы. Наконец, третья интерпретация апостольских слов представляет «мужа» теологическим умом, пребывающим в области, запредельной всякому дискурсивному мышлению и чувственному восприятию, где Христос является ему уже как таковой, «неприкрытым». «Женой» такого ума является чистая мысль, свободная от всякого постороннего, случайного и частного содержания, мысль, которая своим предметом имеет только ум, то есть фактически саму себя. Максим резюмирует свои рассуждения:
Стало быть, всякий муж, или деятельный, естественный и богословский ум, молящийся или пророчествующий, то есть научаемый и научающий, пусть имеет непокрытой голову, то есть Христа: деятельный — не предпочитая ничего вере или добродетели; естественный — не ставя ничего выше первого Слова; богословский — не формируя Того, Кто превыше умозрения и ведения, по образу сущих, доступных умозрению.
Легко увидеть, что логика Максима очень далеко отстоит от логики Аммония. Если последний рассматривает теологию и физику как именно познавательную деятельность, в которой объект всегда оказывается внеположным субъекту и всегда остается только мыслимым объектом, хотя и мыслимым в разных отношениях, то для Максима мыслимость объекта — только этап во взаимодействии с ним — между изначальным созерцанием в вере и конечным созерцанием «лицом к лицу» и даже соединением. Именно поэтому для Максима допустимо соединение в триаду практического и теоретического знания: всякое познание ценно лишь в том отношении, насколько оно способствует преодолению раздельного существования субъекта и объекта.
Мысль о Боге — всего лишь мысль
Иоанн Дамаскин на первый взгляд следует в русле александрийской комментаторской традиции. Знакомую нам по цитатам из Аммония систематику мы находим в 3-й главе «Диалектики» преподобного Иоанна:
Философия разделяется на теоретическую и практическую. Теоретическая, в свою очередь, разделяется на богословие, физиологию и математику, а практическая — на этику, экономику и политику. Теоретической философии свойственно украшать знание. При этом богословию свойственно рассматривать бестелесное и невещественное: прежде всего Бога, поистине невещественного, а затем ангелов и души. Физиология есть познание материального и непосредственно нам доступного, например животных, растений, камней и т. п. Математика есть познание того, что само по себе бестелесно, но созерцается в теле, т. е. чисел, говорю, и гармонии звуков, и, кроме того, фигур и движения светил.
Преподобный формально следует Аммонию, но по существу как бы упрощает мысль александрийского философа. Иоанн Дамаскин подчеркивает функцию теоретического знания как направленного исключительно на тварный мир. Ум оформляет или, как выражается Иоанн, «украшает» (κοσμοῦν) знание, придавая хаотической информации, передаваемой нам чувствами, упорядоченный вид. Тем самым, Иоанн рассматривает дискурсивное знание как то, с помощью чего невозможно постичь Бога — и в этом его отличие от Аммония, который, как мы помним, мыслил богословское знание как ведение логосов, содержащихся в Божественном уме. Иоанн Дамаскин ни на что подобное не претендует: для него даже мысль о Боге — это всего лишь мысль. И именно с этой точки зрения стоит расценивать дальнейшее членение теоретического знания: богословие отличается от физиологии (физики) и математики не тем, какой модус бытия рода и вида она рассматривает — до вещей, в вещах или после вещей, — а тем, какой объект оно конструирует внутри тождественного себе мыслящего субъекта.
Все ереси — от философии
Анастасию Синаиту свойственно жесткое разграничение богословского и философского знания, что, по мнению преподобного, выражается и в принципиально различных объектах этих двух типов знания — о Боге может говорить только богословие, причем богословие истинное, укорененное в церковном предании, а философия имеет своим объектом только вещи тварного мира — и в терминологическом аппарате, а точнее, в смысловом наполнении конкретных терминов и концептов.
Прежде всего, должно знать, что Предание кафолической Церкви отнюдь не идет нога в ногу и не следует во всем за определениями эллинских философов, особенно когда это касается таинства Христа и триадологии, но богоподобно следует некоему своему Евангельскому и Апостольскому канону.
Ибо таинство Божества выше физических определений и законов, чего не различая, но догматизируя о Боге с помощью общих и натурфилософских представлений, еретики впали в заблуждение («Путеводитель»).
Анастасий приводит несколько примеров того, что философский концепт не работает применительно к богословским объектам, и особенно важным для него является разграничение богословского и философского понимания природы: если в рамках христианского дискурса природа всегда тождественна роду или бытию как таковому, то философы и некий обобщенный философ «Аристотель» отождествляют природу с индивидуумом, с ипостасью.
В этом пассаже Анастасия несомненно присутствуют отголоски школьного, восходящего к традиции Аммония деления теоретического знания на богословское и физическое (Анастасий использует характерный для Аммония термин φυσιολογία в значении «науки о природе»). Однако мы имеем дело с крайним упрощением и деконструкцией схемы Аммония. Из нее изъято промежуточное звено, то есть математика. За счет этого Анастасий получает возможность оперировать простой двоицей наук, используя ее в полемическом противопоставлении как христианской истины и языческой мудрости, так и истинного богословия и еретического заблуждения, которое, конечно, потому и является заблуждением, что следует этой самой языческой мудрости.
