Любовь ко всем "сидящим"

Одним из последствий кампании по изъятию церковных ценностей в Петрограде был разгром Александро-Невского братства. Совсем недавно вышла замечательная книга Дмитрия Павлова — обстоятельнейшая биография одного из лидеров братства митрополита Гурия (Егорова). Предлагаем вам отрывки из этой книги, впервые публикуемые в ней письма владыки, датируемые летом 1992 года.
Раздел: ПОДРОБНО
Любовь ко всем "сидящим"
Журнал: № 02 (февраль) 2022 Опубликовано: 24 февраля 2022

Дом предварительного заключения. 1922 год.
Чем больше сижу, тем яснее чувствую, что внутренняя свобода, освобождение духа от грехов, во много раз дороже освобождения из тюрьмы. Я теперь отчетливо вижу, что заключение дано мне для внутреннего очищения. Для того — и насильственный Затвор. Для того — и зависимость от других, и строгость обращения, и тревожная неизвестность будушего, и удаление от ч[елове]к, и малый вообще круг обращающихся лиц, и множество свободного времени, и возможность много круг читать… И горе мне, если выйду отсюда таким же, каким и вошел! В эту минуту мелькает мысль: «Еще сроку на покаяние».

Среда 15/28 июня [19] 22 года.
В тюремной обстановке обучаешься терпению и благодушию. Когда на воле расходишься с человеком в чем-нибудь или чем-нибудь недоволен, то сейчас же высказываешь, считая, что нужно «научить» и «чтобы вперед не делали». Теперь я понял, что это никогда не следует делать в момент своего недовольства, а лишь потом, когда оба будем в мирном, дружественном настроении. И тогда многое отпадет как ненужное и многого не скажешь.

Четверг 16/29 июня [1922 года].
Господи, Ты видел, что мне нужно, и Ты дал. Душа сосредоточилась, поняла себя, подошла ближе и проще к Справедливому Богу. «Научи мя творити волю Твою». И Ты учишь. Потому что сам я не в силах был творить ее.
Для этого понадобилась тюрьма. Других это ужасает, кажется бессмысленным, а я в тайниках своей души вижу, что это — самое полезное и нужное для меня, что об этом-то я и молился.
Тлеет тело, возрождается дух.
Придет к тебе уныние, берись скорей за четки: Иисусова молитва всесильна. Она душу перерождает! Иной раз нет сил терпеть эти стены, эти решетки, эти запоры, — хочется в безумстве биться, ломать… Делается отчаянно тоскливо, нестерпимо тяжело. Но… четки взял… и сотня перерождает. Становится легко, ясно, твердо. Хоть на смерть!
Мне иногда кажется, что я только начинаю себя находить, только начинаю познавать Бога, познавать любовь к Нему, познавать покорность Его воле. До сих пор я ничего ясно не видел как будто… Но и сейчас больше верю в истину, чем осязаю Её! Господи, во свете Твоем узрим свет! Просвети же меня, Господи, светом Правды Твоея…

Воскр[есенье] 3/16 июля [1922 года].
Часто жалею, что нет достаточно горячей молитвы. Той, которую мы теперь совершаем, я совершенно не удовлетворен. Небрежно, без подъема… Трудно… Иной раз просто хочется в одиночную [камеру] (хотя это могло бы привести к великой тоске, б[ыть] м[ожет]).
Однако ясно чувствую благотворное влияние оторванности от мирской суеты. Хотя и недостаточно этим пользуюсь. Читаю пр[еподобного] Феодора Студ[ита] и поражаюсь близостью его времени к нашему сост[оянию]. Икономия и акривия… Не ошибаюсь ли я, так часто склоняясь к икономии?.. «Монашеский чин должен вменить вся умеры», т. е. монастыри и все находяшееся в них.
Скажи мне, Господи, путь!

Понед[ельник] 4/17 июля [1922 года].
Как часто рисуется мне та или другая картина летняя. То милый освещенный вечерним закатом вид из окна моей келии, то русские леса, то ставший мне родным и действительно красивый вид прибрежных камней Фин [ского] залива. Опушка парка. Берег залива, солнце заходит за Кроншта [д] том. Волны тихо набегают на песчаный берег. От воды — песок на две сажени, потом обрыв, а за ним дерн парка… Как хорошо сейчас сидеть на обрыве, смотреть на закат, слушать шелест волн… Налево вдается в залив небольшая рыбачья дамба; на ней — развешаны сети. Всё это вырисовывается силуэтами на закатном небе. А сзади налево… Церковь высится. Родная она, близкая сердцу… Высокая, стройная, вся она устремляется к небу. Как она красива, освещенная заходящим солнцем…
Родная, как много надежд возлагаю на тебя! Мысль о тебе разгоняет тяжелые думы. В тебе надеюсь найти приют в трудную минуту.
Как всё это было красиво «тогда», весною… Но еще было холодно, лист на деревьях почти не распустился, дождь часто гнал в теплые комнаты…
Теперь бы туда!..
Вот помечтаешь, — и приятно станет, точно сам побывал там. И как ни странно, — чаще всего все эти картины приходят предо мною, когда после обеда шагаю я один по тротуару тюремного двора.

Воскр[есенье] 10/23 июля [1922 года].
Когда я думаю о том, что в настоящее время, когда освобожусь, могу делать, то прежде всего мне представляется при соврем [енных] обстоятельствах совершенно невозможным прежнее спокойное строительство. И богослужение, и библиот[ека], и лю [бимые] к[ниги], и Златоуст, и ин[оческое] служ[ение], и ночные тихия молитвы, и многое-многое иное пресеклось, прервало нить, и наладить будет очень трудно…
Да и уже не будет той обстановки…
Всё было тесно связано с приходом, богослужением, таинством, храмом… Теперь всё это рушилось (как мне кажется отсюда). Осталось одно — дух[овная] поддержка. Но трудно её осуществлять без храма… Храм же мы наверно потеряли.
И вот мне рисуется…
Петроградская губ[ерния]. Вдали от столицы — заброшенный малолюдный мужской монастырь… Несколько человек братии… Я живу как рядовой монах. Богослужение неторопливое. Тихие вечера. Полное послушание настоятелю. Перевожу библиотеку. Сначала — материальная поддержка извне. Потом и её не нужно… Души приходят, согреваются… Никому нет отказа. И сам духовно крепнешь. А там, у Умиления, своя жизнь, тесно спаянная со мною. Растет и крепнет. Число растет. Хозяйство расширяется. Новый дом. Доверие, любовь прихожан. Пригреты, накормлены детки. Много гостей. Для престарелых — приют в новом доме, — есть для этого и рабочие руки, и пища, и медицин[ская] помощь. Маленькая амбулатория.
Молитва и труд!
О если б два любимых Преподобных приняли бы нас под свое крепкое покровительство!..

Вторн[ик] 8/21 авг[уста] [1922 года] (2-й исправдом).
К вечеру камера несколько стихает. За решетками — бледный летний закат, Крыши, трубы, кое-где зелень. Уголок уютного сада — налево. Спускается медленно ночь. Сквозь рокот голосов доносятся звуки железной дороги. Там люди свободно едут куда хотят, веселы, видят кого хотят, гуляют в лесу, окружены зеленью, не боятся надзора, делают по своей воле…
Здесь связан. Но нет у меня протеста; мир, покой на душе. Да будет благословен всякий человек. Злой — да исправится, доб­рый — укрепится, Бог — над всеми!
И в этом тихом летнем вечере я чую любовь Божию к нам, слабым, забывающим Бога… Не потому ли и раскол церковный, что, гоняясь за властью, утеряли в памяти своей живого Бога. Говорим мы «Бог, Бог», но сердце не чувствует и не слушается голоса совести.
Старая моя квартира (Шпалерная) кажется теперь кошмаром, который напоминает о себе болью в легких. Но боли теперь легче, сердце болит лишь изредка.

Среда 9/22 августа [1922 года].
Как ценно, что кругом — люди верующие, живущие вопросами веры. Целый день стоит шум от разговоров. Иногда этот разговор мешает читать, не дает сосредоточиться. Бывает, что жалеешь, почему не сидишь один. Но это на минуту; а потом опять радость от возможности постоянного общения с такими людьми. В сердце постоянная любовь ко всем «сидящим» вместе и нет недовольства, нет тяготы и раздражения.
После обеда — часовой отдых, потом час для чтения; молчание царит и после — вечерняя молитва, которая начинается в 10 часов вечера.
Как часто хотелось за прошлые два месяца откровенно побеседовать с друзьями Успенскими, хотя бы письменно. Хотелось подробно сказать о своих мечтах, мыслях, настроениях, но места было мало на двух в неделю открытках. Да и имен писать не хотелось.

1922 год. Н. Н.
Я был бы очень рад Вас видеть, говорю искренно. Боюсь только, что и в этот понедельник будут допускать до меня только «сродственников». Да и не видавшие меня, хотя и назначенные на прошлый понедельник, не пожелают, быть может, уступить. Словом, сговоритесь с о[тцом] В[арлаамом].
Здесь мне «начальство» всё старается посильнее «прищемить хвост», вводят строгости против меня. «На попе карьеру строят!» Уж простите за грубость выражений. Запасайтесь духовным и умственным багажом. Наступает «еретическая зима».

Поделиться

Другие статьи из рубрики "ПОДРОБНО"