Лужский рубеж русского православия. Воспоминания протоиерея Николая Денисенко

ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ

Я родился в Чернигове. Иногда говорят, что на Украине верующих притесняли меньше, чем в России, но это не так — притесняли везде одинаково. В школе нам, поповичам, доставалось сильно. Каждый понедельник утром нас выстраивали в линейку и спрашивали: кто был в воскресенье в церкви — шаг вперед. Мы с сестрой неизменно выходили из строя. Нас всей школой стыдили и ругали. Мы молчали — что можно было тут ответить, сами же были еще маленькими. Отец запрещал нам быть и октябрятами, и пионерами, и комсомольцами. Уже в армии меня, учащегося сержантской школы, склоняли к вступлению в комсомол, мол, иначе не получишь звание. Я не вступил.

Но это было позже. Сначала мы переехали семьей в Новгородскую область. Отца поначалу определили служить в деревню Мроткино. Знали бы вы, какая это была радость для моей матери — ведь нам выделили отдельный дом. Раньше мы всё время ютились по съемным углам: в одной комнате хозяйка, а в другой мы. Бегали, а хозяйка всё ругалась, что мы хулиганим… Мы очень обрадовались отдельному дому, пусть он был не свой, пусть старенький. С тех пор я знал, что если когда-либо стану священником, обязательно приобрету свое жилье, чтобы детям моим не приходилось менять школу, чтобы они учились в одном месте. Мы-то после Мроткино переехали в Охону, где отец служил уже до самой своей смерти. В Охонской школе нас с сестрой, кстати, перед линейкой уже не позорили, а просто притесняли отметками. Могли за отличное сочинение поставить неудовлетворительную оценку. Да, были педагоги, озлобленные на жизнь и Церковь. Но были и, наоборот, тайно духовной жизнью интересующиеся. Преподаватель истории по ночам навещал отца у нас дома, они могли до рассвета беседовать и лишь под утро расходились.

ЛАГЕРНАЯ ЖИЗНЬ

Мой отец, протоиерей Василий Денисенко, был удивительным человеком. Я по сей день от его духовных чад слышу рассказы о таких случаях из его жизни, о которых сам даже не подозревал. Например, он своей прихожанке можно сказать предсказал, что та благополучно избавится от опухоли: сказал, к какому врачу ехать, что тот врач будет делать и так далее. Женщина здорова и до сих пор жива.

Почему он стал священником? Дал обет. В подростковом возрасте немцы угнали его на работу в Германию. Моя бабушка, как и многие другие, ходила к Лаврентию Черниговскому, он тогда был простым священником еще, интересовалась: что же будет с сыном? Почти каждой он отвечал: твой сын не вернется, твой не вернется, за своего сына молись, а ты — говорил он моей бабушке — своего дождешься. Когда она пришла повторно, он даже чуть не прогнал её: сказал же уже, он вернется.

Отец в немецком лагере Геманшафто возле Бремена чуть было не погиб, причем целых три раза. Один случай я хорошо помню по его рассказам. Что-то он не поделил с охранником, и тот приказал ему рыть могилу. Отец вырыл, осталось только выстрелить. А на дворе как раз был Новый год. И подошел к его охраннику товарищ, выпить предложил. Они постояли, выпили, запели и ушли. Отец зарыл могилу и вернулся в свой барак. Или вот случай: должны были отца увезти в другой лагерь. Но как раз сломался их автомобиль. В итоге никуда так и не поехали. А под конец войны были очень сильные бомбежки. Прятались в бомбоубежище. И какая-то сила, говорил отец, будто вытолкала его наружу. Грохот, взрывы. Оборачивается — нет бомбоубежища, все, кто там был, погибли. И тогда отец дал обещание: останусь жив, стану священником.

Кстати, отец мог после войны уехать в Англию. Он работал на хозяина в Германии — следил за лошадьми — и подружился с его сыном. Той семье мой отец нравился, и хозяин — а у него были предприятия и за границей — предложил ему уехать рабочим в Англию. Отец отказался, вернулся на Родину. Где его ждали еще три года лагерей, в Пермском крае, недалеко от города Березняки. Там, кстати, он и познакомился с моей мамой: девушек присылали помогать заключенным, они зачищали поваленные деревья от сучьев и веток. Кстати, уже после развала СССР моего отца нашел тот его товарищ, сын хозяина, на которого работал в Германии папа. Но встреча так и не удалась: то отец заболеет, то он. А мама моя родом из Великих Лук. Пять детей их было, отца убили, мать умерла от тифа. Все осиротели. Мать, как старшая, всех по детдомам разыскала и самую младшую взяла на воспитание.

УТЕШАЙТЕ ДРУГ ДРУГА

Я помню, что когда мы переехали в Новгородскую область, у нас в деревне Мроткино было туго с продуктами. Приезжали на дизельном поезде в Лугу, и Анна Александровна, староста Казанского храма, единственного лужского храма, так и не закрытого после войны, давала нам шоколадное масло, рис, другие крупы. В этом храме тогда был настоятелем протоиерей Михаил Соловьев. Они с отцом могли очень долго беседовать, а я в это время гулял вокруг храма, поднимался на хоры. Всю жизнь они друг друга поддерживали. Когда у папы была беда, отец Михаил присылал утешительные письма. А когда у самого отца Михаила случилась трагедия — умерла горячо любимая матушка, начались нестроения на приходе, вплоть до выведения за штат, — отец утешал его так: а ведь ты еще епископом станешь. Потом он был хиротонисан в епископа Тихвинского с именем Мелитон. У сестры моей даже осталось благодарственное письмо от владыки, в нем он благодарит отца за то, что тот его утешал.

ХАРЬКОВСКОЕ ЧУДО

Кстати, еще будучи в Чернигове, отец был дружен с сегодняшним почетным настоятелем храма святых Петра и Павла в Петергофе протоиереем Александром Кудряшовым — тот тоже из Чернигова. Они вместе иподиаконствовали у черниговского епископа. Потом их пути разошлись. Отцу досталось два храма, но при Хрущёве их закрыли. За то, что отец отказался добровольно отдавать ключи, уполномоченный по делам религии сказал так: как хочешь, а места тебе мы не дадим. И отец поехал в Грузию, к митрополиту Зиновию, тот принимал к себе таких неугодных священников. Много батюшек пряталось там в горах, в пещерах. Но отец такой жизни не хотел, ему нужно, чтобы был приход. Он желал быть обычным приходским священником, поэтому разослал письма по разным епархиям. И пришел ответ от Новгородского владыки Сергия (Голубцова). Отец поехал обратно в Чернигов, чтобы забрать нас оттуда в Новгородскую епархию. Делал пересадку в Харькове. А так как между поездами было около суток времени, он пошел молиться в храм. Вида он был, надо сказать, заметного. Старой закалки человек: борода, шляпа, сапоги, высокий рост. Местный священник пригласил его помолиться вместе. После службы из алтаря выходит какая-то женщина и обращается к нему:

— Что, отец, скорбите?

— Да, — говорит, — прихода не имею, вот и скорблю.

— А вы, — отвечает она, — езжайте домой, и устроитесь.

И показала рукой, в каком направлении ехать. И ушла.

Выходит настоятель, закрывает алтарь. Отец спрашивает:

— А что у вас за алтарница работает?

— Какая алтарница? У нас женщин в алтаре не бывает!

ГДЕ НАЧИНАЕТСЯ КОНЕЦ СВЕТА

В Новгородской епархии отец старался идти путем опытных батюшек. Надо было провести свет в храм, но власти отказывались. Он идет в райисполком, снимает сапоги, ждет приема. Все переполошились — священник пришел, да еще и сапоги снял. А он им: «У вас так чисто, так чисто, а я из деревни приехал, там грязь», — знал, что говорить им. Его пригласили к председателю. Отец: «Знаете, что я хочу вам сказать? Где начинается конец света!» В райисполкоме подумали, что у батюшки крыша поехала, заговаривается уже, предсказывает. «Так вот, — продолжает отец, — конец света начинается в селе Охона возле храма Святой Троицы. Дотуда протянута линия электропередач, а у храма обрывается. И дальше снова есть. А у храма нет». Все заулыбались: проведем, батюшка, проведем. Провели.

О ЧЕМ ХРИСТОС С НИКОДИМОМ ГОВОРИЛ

Конечно, я всегда хотел стать священником. Тем более что Божию помощь в своей жизни чувствовал всегда. В армии, а служил я в Азербайджане, меня укусила очень ядовитая змея. Командир, узнав об этом, сказал: через несколько минут тебя не будет. А врач в медпункте даже не стал тратить на меня сыворотку — мол, толку всё равно не будет. А я молился святителю Николаю Чудотворцу и Царице Небесной. Выжил, даже особой дурноты не почувствовал.

После армии я устроился обслуживать ракеты. Пришел к митрополиту Ленинградскому Никодиму, и он посоветовал мне менять профессию: «С такой работой я не могу гарантировать тебе поступление». Меня просто бы не отпустили в семинарию. Поэтому я, по совету владыки, устроился в Ленинграде переплетчиком. Через год я поступил в семинарию. Владыка Никодим принимал экзамен с архимандритом Кириллом, ректором, нынешним Святейшим Патриархом. Митрополит мне задал вопрос о беседе Господа с Никодимом:

— Ты, мне, Николай не рассказывай всю беседу, — говорит владыка, потому что перед нами были Библии, можно было пользоваться. — Ты мне суть разговора объясни, двумя словами.

— Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие.

Так я стал семинаристом.

ОТ НУЛЯ ДО ЛУГИ

В семинарии историю Русской Церкви у нас преподавал протоиерей Иоанн Белевцев, настоятель Крестовоздвиженского храма в Ополье. Так вот, вместо плохих отметок он ставил нам нули: «Нуль!» — выносил он приговор и отправлял на пересдачу. Приходилось учить. В семинарии было очень много замечательных преподавателей, про каждого можно писать книгу.

Там я познакомился со своей матушкой. Правда, я учился уже на последнем курсе, а она только на первом. Тогда было правило: замуж на первых курсах ректор не разрешал выходить, жениться тоже. Поэтому ей пришлось на год оставить учебу ради меня — ведь надо было рукополагаться. Меня отправили служить в Спасо-Преображенский собор, это был мой первый приход. Там я прослужил около трех лет.

Был иподиаконом у ректора, епископа Кирилла (сейчас Святейший Патриарх Кирилл), потом у митрополита Антония (Мельникова). Тот был большим ценителем живописи. Дома под настенным ковром держал у себя картину Кустодиева,сейчас, к сожалению, не помню точно её названия.

Когда заканчивалась прописка в Духовной академии, нужно было искать себе и место служения, и место жительства. Владыка предложил мне Лугу — там как раз с прихода просился батюшка в Питер, протоиерей Ипполит Ковальский. Я согласился, ведь я уже знал этот город и Казанский собор был мне родным. Нас с ним поменяли местами, можно сказать.

ВОЙНА БЕЗ ОСОБЫХ ПРИЧИН

Как только я переступил порог Казанского собора — встретился глазами со старостой. Сразу стало ясно: мы не уживемся. Либо я, либо она. Кто-то должен уйти. И началась война. Старосту поддерживал уполномоченный по делам религии. Настоятелям в те времена было в принципе сложно удержаться. Даже митрополит не смог бы помочь. Когда уполномоченный приезжал с проверкой в Лугу, староста покупала ему бутылку армянского коньяка и угощала в крестильне. «Ты мне старосту не трогай», — стучал он кулаком по столу. Брал при мне бутылку, двумя пальцами зажимал и осушал её прямо из горлышка. Еще приходил к нам домой, проверял, что у нас в холодильнике. Думаю, что всё это делалось, чтобы нас унизить. Но приходилось терпеть, а как иначе.

Со старостой было очень тяжело. Надо, говорю ей, расписать храм. А она: нет, надо сарай ставить.

Приезжает митрополит Алексий (Ридигер), а староста закрывает колокольню на замок. Говорю звонарю — сорви замок, благо он навесной. Во время Литургии я жду, что же еще они выкинут. И вот, гасят свет. А рубильник в крестильне, приходится отправлять туда пономаря Василия. Наконец дослужили до конца. Пошли ко мне домой на трапезу — это недалеко было, несколько домов пройти. Помощник старосты нам кричит: «Икону вверх ногами повесил». А митрополит Алексий не реагирует. Я всё думал, когда же он спросит, что произошло. Но он молчит. Ни во время трапезы, ни потом на приеме ни словом об этом не обмолвился, потому что прекрасно был осведомлен об отношениях старост с настоятелями. Так ведь было у всех почти. Специально ставили таких людей, чтобы они нам жизни не давали. Я даже чуть было в Тихвин не перевелся — оттуда как раз хотел уезжать настоятель, которого тоже доводила староста.

Справиться с проблемой мне помогла секретарь райисполкома Смирнова Ия Павловна. Мы организовали приходское собрание, я предложил своих кандидатов на место старосты, казначея, в ревизионную комиссию. «Чтобы в Луге был мир, — говорю, — нужно выбрать кого-то из этих людей». Сам на собрание не пошел, чтобы не говорили, что я давлю на людей. Старосту сместили, конечно. А секретарь райисполкома была верующей, в перестройку она стала нашей прихожанкой. Весь город её знал, и тут такое событие!

Потом уже староста просила прощения. И помощник её тоже извинялся. Сам он был одноногий, на костыле. Бывает, приду с дежурства, а перед крыльцом натоптано костылем — значит, ждал. Его я соборовал и причастил перед самой смертью.

НАПОМНИТЬ ГЛАЗУНОВУ

Казанский собор в Луге был моим первым самостоятельным приходом. Воскресенский и Екатерининский храмы вернулись уже после перестройки. Храм святой великомученицы Екатерины — очень необычный по архитектуре, я еще думал, каким же он был раньше. Оказывается, почти не изменился. В советское время здесь был детский кинотеатр, и сначала бабушки с трудом могли делать земные поклоны — пол-то был под наклоном.

Когда отдали Воскресенский собор, мы очень радовались. Оштукатурили стены, поменяли крышу — рьяно взялись за работу, — своими силами залили полы, вставили окна, поставили титановые позолоченные кресты, в Пушкине я заказывал купол и колокольню. Но потом законы стали ужесточаться, помощи не было. Ведь храм не федерального значения, а местного, и на нас все махнули рукой. Но мы стараемся что-то изменить, недавно государство даже распорядилось выделить хорошую сумму на реставрацию, но где-то по пути к нам деньги «застряли», попались нечистоплотные люди, кого-то уволили, кого-то под следствие отправили.

Кстати, с росписью храма обещал помочь художник Илья Глазунов. «Я вам найду иконописцев», — говорил он при осмотре собора. Ну, мы, как получим средства, ему напомним.

И НА СЕВЕР, И НА ЮГ

Почти у каждого из Ленинградских и Петербургских митрополитов была какая-то связь с Лугой. У митрополита Алексия (Ридигера) в Луге служил духовный отец, Александр Ильин. Духовный отец митрополита Иоанна (Снычева) владыка Мануил (Лемешевский) родился в этом городе. Даже фильм о нем есть. А у митрополита Владимира (Котлярова) на полигоне под Лугой служил брат. К сожалению, пока я не был на приеме у митрополита Варсонофия, но уверен, что и в этом случае что-нибудь да найдется.

Кстати, в свое время в Казанском храме на клиросе пела покойная игумения Пюхтицкого монастыря Варвара (Трофимова). У нас до сих пор хранится её фисгармония, под аккомпанемент которой хор проводил свои спевки. Подруга игумении рассказывала, что та хотела выйти замуж, даже кольца обручальные уже были куплены. Но не сложилось. Сначала уехала в Марие-Магдалинский женский монастырь в Вильнюсе, а уже после — в Пюхтицы. Но всегда матушка Варвара помнила про Лугу. Когда к нам в город приезжал митрополит Алексий, приезжала и она — здесь у нее много родни осталось, как, кстати, и у матушки Георгии, игумении Горненского монастыря в Иерусалиме, которая тоже навещает Лугу.

В последние годы много священников, монахов и монахинь вышли из наших храмов, многим я подписывал направление в семинарию. Есть и афонский насельник, рясофорный монах Иеремия, подвизающийся в Филофеевом монастыре. Лет пятнадцать назад зашел к нам в церковь паренек — никогда богослужения не посещал, а тут вдруг понял, что это его жизнь. И исчез из дома. Мать приходила, искала. Нашелся на Святой Горе. Сейчас она ездит на встречи к сыну в Салоники. А еще у одних родителей была под Лугой дача. Они пришли ко мне, жаловались, что сын ушел в монахи. «Вы не беспокойтесь, — говорю, — будете радоваться». Действительно, радуются. Их сын ведь игумен на Соловках, отец Савватий. Мы с ним через родителей держим связь. Сам он тоже иногда приезжает в Лугу, служит. А так — передаем друг другу поклоны. У нас есть кому: и на север, и на юг.