Когда мама — монахиня

Хотел казаться взрослым

Я начал не слушаться маму лет в одиннадцать. Врал маме, что у меня болит живот, чтобы не идти в храм в воскресенье. А вскоре начал пить. Мы жили в небольшом районном городке, нам без проблем продавали в магазине сигареты и алкоголь. При этом, когда мама меня всё же приводила в храм, я алтарничал. Я хотел быть взрослым — или хотя бы казаться им, — а дома меня постоянно за всё ругали. При этом я учился, кроме обычной школы, еще и в музыкальной.

Когда мама приходила на родительские собрания, я прямо страдал: она одевалась в темное, никогда не красилась и не носила украшения — дала такой обет. А была молодой женщиной.

Помню, мы с ней ехали в поезде, мне было уже шестнадцать, ко мне подошла девочка познакомиться — и спрашивает:

— А ты с кем? С бабушкой?

Я ужасно себя почувствовал. Мама гробила себя на работе: она работала в ларьке, таскала там коробки, хотя ей это было противопоказано из-за жуткого варикоза. Жили мы очень бедно, не хочу вспоминать нашу обшарпанную квартиру.

К маме на постриг

За месяц до моего восемнадцатилетия мама сказала мне:

— Я хочу поехать в монастырь потрудиться. И не хочу возвращаться обратно. Если скажешь: «Нет», я никуда не поеду и выкину эту идею из головы. Подумай хотя бы сутки.

Я ушел в свою комнату, вернулся через час и сказал, что я не против. В этот же день она купила билет, а через две недели уехала вместе со своей подругой. Через полгода я приехал уже на её постриг.

К этому времени я давно не ходил в храм, хотя вырос «на церковном подоконнике»: мама воцерковилась в 28 лет, мое детство протекало в пору маминого неофитства. Бóльшую часть года в доме не было нормальной еды: мама строго постилась. Мы со старшим братом после школы шли к бабушкам, которые кормили нас колбасой и конфетами.

Папа маминых взглядов не разделял. Он был военный. Когда мне было одиннадцать лет, он скоропостижно скончался. Последние пять лет его жизни у него с мамой были совсем отстраненные отношения. Жили в одной квартире, но в разных комнатах.

Еще были две бабушки, с одной из них, маминой мамой, у меня самые теплые отношения, она мне очень много дала.

Раз в полгода уйти с исповеди

В монастырь я отпустил маму с легкостью, потому что уже не нуждался в ней. Наши отношения даже улучшились. С того момента, как я сказал ей: «Езжай», и до сего дня мы ни разу не поссорились.

Она нашла себя в монашеской жизни, а монастырь, в который она поехала, очень хорошо знала, и её в нем знали, она часто бывала там. Мама хорошо справлялась с ответственными послушаниями, которые ей давали.

Я остался жить один. По-прежнему плохо контролировал употребление алкоголя, начал делать татуировки. Работал охранником. Иногда ездил к матери в монастырь.

Когда я был в начальной школе, меня дразнили, что я хожу в церковь: городок маленький, все про всех всё знали. Я отвечал: «Да просто мамка таскает», хотя не чувствовал так, просто боялся насмешек.

В 22 года я начал увлекаться эзотерикой. В это время у меня было преддиабетное состояние, я весил больше ста килограммов, в день выпивал по литру пива и работал на автомойке. Подружился с преподавателем йоги, изучал буддизм, поехал в Питер на ретрит, медитировал там по 14 часов в день. Перестал пить, курить, скинул треть веса. Для меня это был, конечно, квантовый скачок в жизни. В какой-то момент я помню, что лежал дома на диване, в городе что-то праздновали, гремел салют, а я понимал, что мне ничего не нужно, я ничего не хочу. Мне было очень хорошо, ни страданий, ни наслаждений, просто пустота.

Однажды я шел по городу — к этому моменту я ушел с автомойки, устроился менеджером в крупную компанию, переехал из районного городка в областной центр, — и решил зайти в собор. Его недавно построили в центре, красивый и большой. У меня не было никакого конкретного интереса, но вот, зашел.

Было воскресенье, и священник говорил проповедь после Евангелия. Проходила акция «Православная книга», поэтому он призывал приносить в лавку книги, если у кого есть ненужные.

А у нас дома от мамы осталось четыре коробки. Я собрал их и в тот же день понес. До сих пор жалею, что отдал Шмемана, Антония Сурожского, Меня. Я же не знал тогда, что когда-нибудь заинтересуюсь ими. Но с того дня я стал ходить в этот собор каждое воскресенье.

Я стоял всегда у одной и той же колонны, и сразу после «Отче наш» выходил и шел домой. Не мог причащаться, потому что не исповедовался, но и исповедаться я тоже не мог. Раз в полгода я становился в очередь к священнику, но когда доходило до меня, делал вид, что не знал, что это очередь.

Я не хотел исповедоваться в том, что пью и курю, и не мог исповедоваться в том, что меня действительно волновало: про отношения с людьми, про духовную жизнь. И так каждое воскресенье в течение двух лет.

Христианин — это тот, кто движется

В 2017 году я переехал в Санкт-Петербург, и как-то гуляя, увидел православный храм, который мне понравился. Нашел в интернете их группу в «ВКонтакте», там на беседы со священником приглашали «некрещенных, не причащающихся, не исповедующихся».

Мне это так понравилось: «Вот это, наверное, про меня. Чтó я такой дурак: хожу несколько лет, и не могу ничего». В это время я женился и воцерковлялся вместе с женой. Мне было сложно начинать свою церковную жизнь словно с нуля, церковное детство протестовало во мне: «Как же так, я с детства в храме, я алтарничал, я всё знаю!» Но приходя на беседы неделю за неделей, в конце концов я ощутил себя действительно оглашенным. Оказывается, я не знаю, что написано в Библии, хотя уже в восемь лет мог читать по-церковнославянски!

Я почувствовал, что христианин — это тот, кто движется. Я смог соотнести то, о чем написано в Евангелии, со своей жизнью. Наконец, я исповедовался и причастился.

«Церковь» моего детства, когда мама поднимала меня рано каждое воскресенье, но при этом дома было уныло и безлюбовно, — осталась в прошлом.

В этом храме я понял, что в Церкви можно и нужно пребывать буквально. Быть частью её. Стоит тебе один раз это ощутить, как внутри что-то меняется, не знаю, может быть, состав крови. И это не дает тебе жить, как раньше.

Самое важное во Христе для меня — это Церковь: люди, дела, жизнь, которую живешь не зря. Если перечислять, то звучит как какой-нибудь социалистический лозунг. Но среди нас, когда мы собираемся, реально присутствует Христос. И Он всё равно остается среди нас, даже когда мы разделяемся.

Горизонтальные отношения

Когда у меня есть возможность близко общаться со священником, чаевничать с ним после Литургии, то я вижу его живого, с достоинствами и недостатками. И это для меня намного лучше, чем если бы он летал как херувим под потолком. Важно, чтобы не только приход знал своего священника (часто люди приходят в храм и не знают имени того, кто служит), но и чтобы священник так или иначе знал своих прихожан по именам и понимал, чем живут эти люди.

Когда я работал во французской компании по производству мебели, то узнал там о холакратии. Это когда отсутствуют промежуточные управленцы, есть только владельцы бизнеса и рабочие, у которых хорошие зарплаты, но которые лично несут ответственность за работу, могут участвовать в жизни компании, изменять её буквально.

Мне кажется, что в Библии отношения между христианами скорее горизонтальные, и это очень по-христиански.

Что мне трудно переваривать — это разделение между православными. Два года назад мама уехала из своего монастыря вслед за иеромонахом, которого сместили с должности за его радикализм. Теперь она живет в глуши в центре России вместе с другими последователями этого человека, который не приписан ни к одной епархии.

Я их называю антиглобалисты. Они верят, что пришли последние времена, что вакцинация от ковида, присвоение номера — это признаки конца света. Что священноначалие отошло от Истины.

Я очень сильно за нее волнуюсь. Но ничего не могу поделать, во-первых, потому что она находится под влиянием этого человека, а во-вторых, потому что она взрослая, я не могу убедить её уехать оттуда насильно.

Но таких же радикалов полно среди молодых православных и в больших городах, в том числе в Петербурге. И с ними приходится иногда встречаться. Они агрессивно себя ведут, учат всех, как жить, ратуют за то, что истина только у них. Из-за чего между нами такая непримиримость?