Иностранцам о православии

Куда я в первую очередь веду гостей из-за рубежа? Конечно, в православный храм. Именно в церкви легче всего объяснить иностранцу, что такое русская душа, русская культура, русское мироощущение. 
Раздел: ПОДРОБНО
Иностранцам о православии
Журнал: № 5 (май) 2018Автор: Владимир Иванов Опубликовано: 31 мая 2018

Уже несколько лет я работаю с англоязычными гостями Петербурга, которые приезжают или на больших круизных кораблях, или по пакетным турам. Обычно у таких гостей всего 3–4 дня в городе, большинство из них не настроены глубоко погружаться в историю и культуру России, и для них мы — скорее экзотика. А в свете последних событий (имею в виду Сирию, Украи­ну и Крым) — экзотика в чем-то враждебная.

Перед экскурсоводом встает сложный выбор: вести экскурсию по классическим канонам, когда ты сообщаешь экскурсантам багаж базовых исторических знаний, знакомишь их с периодами русской истории и показываешь, как исторические процессы отражаются на архитектуре, живописи, даже на городской планировке, не касаясь проблемных вопросов; или же, нарушая правила этикета («ни слова о политике, религии и здоровье»), пытаешься сделать почти невозможное — через собственный опыт передать живое ощущение истории России, познакомить людей другой культуры с нашим взглядом на мир, приоткрыть завесу над той загадкой, которой была и остается в глазах многих наша страна. («Россия — это загадка, завернутая в тайну и помещенная внутрь головоломки», — такую фразу приписывают Черчиллю.) Второй путь немыслим без работы с эмоциями и внутренними установками самих гостей, без пробуждения в них интереса к истории — не только России, но и тех стран, откуда они приехали.

Но такими, какие мы есть, нас сделало, в том числе, православие. Без понимания нашей веры невозможно понять Россию.

Поэтому почти всегда, если группа у меня небольшая, я начинаю программу с посещения храма — притом самого обычного, куда не водят иностранцев: это может быть или часовня Ксении Блаженной, или Андреевский собор на Васильевском острове, или церковь «Кулич-и-пасха». Часто гости попадают на утреннюю службу, где я оставляю их на 15–20 минут, чтобы они могли побыть наедине с собой в храме, послушать, как поет хор, посмотреть, как верую­щие зажигают свечи, как люди ведут себя на службе.

Начинается всё с простых вопросов: почему нет скамеек, почему так много людей на утренней службе... И в ходе беседы обнаруживается, что почти у всех православное богослужение вызывает сильные эмоции: «Как же красиво у вас в храме!» И я говорю им о том, что те же чувства в IX веке испытали посланцы князя Владимира, когда побывали на службе в Святой Софии: «Не знаем, на небе мы были или на земле!» И что для русских людей один из критериев истинности, правдивости — это красота. Красота действия, поступка. Красота, которую можно ощутить в повседневной жизни, в природе, в общении с другими людьми. И что без красоты существование человека становится невыносимым. И что сама наша вера — восточное христианство — была выбрана, конечно же, по политическим, экономическим и культурным соображениям, но летописи помнят и передают нам именно изумление послов князя Владимира перед красотой греческой службы. И то, что посланцы почувствовали в красоте возможность соприкоснуться, вполне чувственно, с иным, подлинным миром. И что отсюда всего один шаг к словам Достоевского о красоте, спасающей мир. Что в красоте проявляется Бог.

Почти всегда речь заходит об иконах. Спрашиваешь: «Что такое икона? Для чего нужен иконостас в православной церкви?» И почти всегда слышишь в ответ, что икона — это изображение сцен из Библии, что иконостас нужен для отделения прихожан от клира. Это очень западное понимание — и иконы как служащей образовательным целям (в условиях неграмотности населения в Средние века визуальный ряд был в том числе и иллюстрацией богословских построений), и того, что храм строго иерархичен. Но ведь наша икона — совсем не об этом. И иконостас — не об иерархии. Смысл иконы много глубже: в молитве икона становится проводником в иной мир, а иконостас — символом присутствия Небесной Церкви в жизни Церкви земной, не разъединяющим барьером, а зримым воплощением единства живых и мертвых в молитве.

Тогда я подвожу гостей к Ветхозаветной Троице, которая есть в каждой церкви, и вспоминаю очень русскую по духу фразу отца Павла Флоренского: «Если есть Троица Рублёва, значит, есть Бог». И что икона эта была написана в очень трудный для России период, когда наша страна вследствие раздробленности оказалась под властью монголов. И что глядя на безмолвно беседующих ангелов, видишь и понимаешь, что значит единство всего живого в мире и как пагубна для человека всякая рознь и разъединение.

Ветхозаветная Троица — это еще и изображение Бога. Но ведь Бога изобразить нельзя? Он недоступен человеческому восприятию. Но икона Рублёва — свидетельство обратного, того, что Бога можно познать и даже передать средствами живописи. Это позволяет завести беседу об иконоборческих спорах и перекинуть мостик к египетскому и античным залам Эрмитажа: к греко-римскому, доиконоборческому изобразительному канону и к египетскому канону, к которому и восходит классическая русская икона. Мысль о единстве, объединении всего живого — то, о чем нам говорит Рублёв, — прекрасная иллюстрация еще и того, что в России очень разные народы могут жить, не враждуя, в одном государстве.

Куда легче рассказывать о православии индийским группам: часто не имея никаких знаний о России («царь Александр» для большинства гостей из Индии — это Александр Македонский), они интуитивно воспринимают нашу духовную традицию. Для объяснения иконы я использую аналогию с янтрой или мандалой — геометрическим рисунком, который используется в индуизме для медитации. Они понимают смысл иконы, её необходимость при молитве.

В моей работе есть сложные моменты: я не люблю, уж простите, ни Исаакиевского собора, ни «Спаса-на-Крови», которые входят в обязательную программу посещения Петербурга. Эти храмы кажутся мне воплощением «казенного православия» XIX века, когда оно часто выступало инструментом государственной идеологии. Я всегда чувствовал, что эти храмы подавляют человека, в них нет свободы, которая есть в самой простой русской церкви. В рассказе об этих храмах я стараюсь уделить особое внимание мозаике: ведь в Петербурге так много мозаик, не только в храмах, но ­и, например, в метро, даже на новых станциях. А ведь искусство мозаики — чисто церковное, и было возрождено именно благодаря этим нашим двум «официозным» храмам. Мозаики «Спаса-на-Крови» были удивительным образом восприняты советским искусством: получается, что есть нить преемственности от Святой Софии до московского метро 1930–1940-х годов! Иностранцам интересно, они чуть больше узнают о России. Значит, я тружусь не напрасно.

Поделиться

Другие статьи из рубрики "ПОДРОБНО"