Философия против зла
Мысль как событие
— Игорь, менялась ли ваша точка зрения на причины существования зла в мире на протяжении жизни? И если нет, какое событие могло бы изменить её?
— События, которые на меня повлияли, носят исключительно умозрительный характер. Вот что меня больше всего потрясло в вопросах зла — это, пожалуй, романы Достоевского и та философия, автором которой является мой главный учитель О.М. Ноговицын, ушедший, к сожалению, из жизни год назад. Менялась ли моя точка зрения? Да, безусловно. Она меняется. Меняется под воздействием того, что я осваиваю для себя ранее неизвестный опыт мышления. Изменение моего подхода не зависит от того, что я переживаю, возможно, потому, что ничего особенно ужасного в моей жизни не происходит. Но в виде событий выступают тексты великих мыслителей. В редких случаях, когда я лично знаком с мыслителем, на меня влияет его харизма.
Игорь Зайцев
окончил ВРФШ (1996) и философский факультет СПбГУ (2000). Защитил кандидатскую диссертацию на тему «Концепция Другого в философии Эмманюэля Левинаса». Доцент Гуманитарного факультета Санкт-Петербургского государственного университета аэрокосмического приборостроения.
— Ваш интерес к теме теодицеи связан в том числе с Олегом Ноговицыным. Были ли у вас с ним какие-то совместные наработки относительно этой темы? Он вас напрямую вдохновил?
— Да, напрямую. Тут нужен небольшой контекст. Я учился философии в таком странном месте, которое уже не существует, под названием Высшая религиозно-философская школа. Это было в 1990-е годы. Мой учитель, Олег Михайлович, читал несколько курсов, вел семинары. Его анализ книги Иова я впервые услышал в короткой форме на общей лекции по философии. Потом у нас была международная конференция, в которой участвовал знаменитый английский религиозный философ Ричард Суинберн. И это было важное для меня событие. Там я прослушал его доклад и некоторые другие, потом была дискуссия с участием Ричарда Суинберна. Это случилось в первой половине 90-х, и с тех пор Олег Михайлович периодически возвращался к этому моменту. И как-то эта тема нас не оставляла. Но совместной работы над проектом под названием «Теодицея» у нас не было. Все силы, особенно последние лет двадцать, Олег Михайлович посвятил разработке собственной философии, в рамках которой вопросы теодицеи были на периферии. Он был сосредоточен на других темах. Я по мере сил пытался ему помочь.
— Существует ли для христианина реальная проблема выбора из двух зол? Допустимы ли компромиссы, например — выбрать из двух зол меньшее? Как к ответам на эти вопросы подходят представители разных конфессий?
— Тут важно вот что понимать. Для всех нас, вне зависимости от того, кто мы — православные, католики, лютеране или англикане, — аргумент про то, почему допускается зло, можно ли выбирать из двух зол и нравственно ли это, или, может быть, такого рода выбор — это само по себе уже недопустимое действие, — эти вопросы стоят очень остро. Но вокруг каждой конфессии складывается свой интеллектуальный микроклимат: предшествовавшие философы, богословы об этом размышляли, доносили свою мысль до других людей. Какие-то мысли становятся привычными в том или другом контексте, а какие-то — более экзотическими. Вот маленький пример. Прекрасные — без малейшей иронии говорю слово «прекрасные» — русские религиозные философы рубежа XIX–XX века страдали одним общим заблуждением, которое в англо-саксонской, например, традиции ничего, кроме недоумения, не вызывает. Это заблуждение очень отчетливо формулировал Семён Франк: попытки постичь природу зла и решить проблему теодицеи глубоко безнравственны, потому что для того, чтобы решить проблему зла, нам нужно понять, что такое зло. А понять, что такое зло, значит одобрить, принять это самое зло. А вот принятие зла — это уже морально не оправданное действие, и не надо этого делать. Попытка понять, что такое зло, является морально не оправданным действием, потому что понимая, ты оправдываешь, принимаешь, соглашаешься, и это ослабляет твое намерение бороться со злом. Когда, например, Суинберн это дело читает, у него брови подскакивают выше головы. Он говорит: «Послушайте, понять — это не то же самое, что принять. Я понимаю мотивы человека, который поступил так-то и так-то, но это не значит, что я их одобряю. Это не значит, что я в таких условиях поступил бы точно так же». Есть разница. И для них эта разница очевидна. Это они даже не обсуждают. А такой незаурядный человек, как Семён Франк, совершает, с их точки зрения, ошибку.
Природное и моральное
— А есть ли у вас личный ответ на вопрос, что есть зло и почему Бог не во всем виноват?
— Есть два типа зла: природное зло, типа землетрясения и цунами, и есть зло моральное, то есть то зло, которое люди совершают. Почему существует зло природное, мне кажется, не является большой проблемой. Более или менее я согласен с Августином, когда он говорит: в силу того, что этот мир сотворен имеющим предел, конечным, в силу одного этого обстоятельства в нем есть коррупция, разрушение благих вещей, которое превращается в природное зло. Поэтому молния может убить человека, поэтому животные едят друг друга. Из-за того, что таковы законы физики падшего мира, что кора земного шара движется, возникают землетрясения. Это естественный ход вещей. А зло моральное, на мой взгляд, неуничтожимо, потому что это оборотная сторона свободы. Нельзя дать человеку свободу без того, чтобы у него была реальная возможность этой свободой воспользоваться для совершения зла. Бог сотворил человека свободным. Это значит, что человек может совершать зло. Бог не может устранить моральное зло, потому что Он не хочет лишать нас свободы. Из этого понятно, почему Бог не во всем виноват. Он не виноват в землетрясениях, потому что надо было какие-то законы природы назначить. И Бог хочет любви свободного существа. А свободное существо потому и свободно, что может любить, а может кусаться.
— Нынешняя ситуация с коронавирусом — это зло природное или зло моральное?
— Во-первых, сама по себе эпидемия, сам по себе этот вирус — это безусловно классический пример природного зла. Ведь вирус не имел в виду причинить вред именно человечеству. Он просто возник в результате естественных процессов, судя по тому, что мы знаем. Оборачивается ли он моральным злом, трудно сказать. Тяжелый моральный выбор, который стоит перед врачом, когда он должен решать, как на фронте, кому имеет смысл оказывать помощь, а кому нет, потому что он всё равно умрет, — это тяжёлый выбор для этого человека, может быть, слишком тяжёлый. Но в этом выборе, как его ни совершай, нет морального зла. Потому что врач, сделав этот глубокий выбор, совершает его не с намерением совершить зло. Он совершает его для того, чтобы принести немножко больше блага. Потому что если он не совершит этот выбор, то умрут оба, а если совершит, то умрет один, а другой выживет.
Зло после Освенцима
— Вы могли бы определить самую актуальную по времени концепцию проблемы зла в нашем мире, который пережил Освенцим?
— Насколько я понимаю, Освенцим — это общее наименование той проблемы зла, которую поставил XX век. Мне кажется, что это самая острая формулировка проблемы зла из ныне известных. Именно Освенцим. Ничто другое по своей силе, по своей убедительности сейчас таковым не является. Поэтому ответ на вопрос будет такой: именно Освенцим и является самой актуальной формулировкой проблемы зла. Я начну с непопулярной мысли, но мне кажется, что она верная. Достоевский много сил потратил на то, чтобы исследовать, каким образом и почему человек совершает зло. Почему он совершает его намеренно. Помните, в «Братьях Карамазовых» есть девочка Лиза, у нее романтические отношения с Алёшей Карамазовым. Она прочла в газетах, что нашли очередного изувера, который издевался над детьми, истязал их, что этого изувера теперь судят. И она говорит Ивану Карамазову: «Знаете, мне кажется, я бы не просто мучила детей, я бы еще при этом кушала ананасовый компот. Как вы думаете, это хорошо?» Иван Карамазов ей отвечает: «Это хорошо. Ананасовый компот — это хорошо». В этих образах, и Лизы, и Ивана Карамазова, становится понятно, почему люди совершают такие немыслимые зверства. Но это не помогает понять, как было возможно совершать их в таких масштабах. Достоевский отвечает на вопрос, как единичный человек мог докатиться до ананасового компота, а XX век показал, что не просто один человек, а целая страна может превратиться в таких вот Лиз, которые кушают ананасовый компот, истязая тысячи других людей и уничтожая их.
— А почему человек творит зло в таких масштабах?
— Есть известная книга американского философа Ханны Арендт. Она по происхождению немка, но эмигрировала из-за нацистов в США и до конца жизни там работала. Книга называется «Банальность зла». Поводом для её написания послужил суд в Иерусалиме над Эйхманом. Очень известная история. Ханна Арендт пытается понять, каким образом было организовано зло, которое мы обозначаем словом «Освенцим». Основная её идея в том, что люди, которые всё это творили, были просто частью конвейера, устроенного специальным образом. Каждый из них не думал и не понимал, что он совершает некоторое зло. Он просто делал свою работу. Кстати, «Я делал свою работу» — самая знаменитая фраза Эйхмана на протяжении суда, так он отвечал, когда его спрашивали: «Что вы сделали?» Это был человек, который организовал огромную машину по уничтожению евреев и прочих неполноценных, с точки зрения нацистов, народов. И он ответил в конце концов очень просто: «Я просто хорошо делал свою работу. У меня не было к ним никаких претензий. Я не то чтобы антисемит. Просто мне поставили задачу, и я её выполнил».
— Какие еще значимые работы выходили на эту тему?
— Другая книга — «Чистый лист» Стивена Пинкера. 17-я глава её так и называется: «Насилие». Стивен Пинкер — когнитивный лингвист, то есть он изучает устройство нашего мозга в связи с тем, как устроен наш язык. Но книга эта про то, каким образом исследование человеческой природы, мозга, эволюционной биологии помогает нам понять, как устроен человек. И она вся посвящена этой проблеме: каким образом биология помогает нам лучше понять человека. В частности, в этой главе, посвященной насилию, он кратко излагает содержание исследований, выявивших, каким образом можно было построить ту машину насилия, которая привела к Освенциму. Дело в том, что есть базовое различие в нашем восприятии, простейшее и древнее деление на «свой — чужой». Мы людей автоматически при встрече очень быстро оцениваем: это свой человек или это чужой человек, это человек моей культуры или человек другой культуры, это человек мне понятен или этот человек мне не очень понятен. И известное дело, что законы морали, все эти заповеди наподобие «не укради» и «не убий», изначально распространялись только на своих, не на чужаков. И нравственное развитие человечества заключалось в том, что мы постепенно расширяли круг «своих». И на сегодняшний день, в общем-то, всё человечество мы включаем в этот круг. Мы понимаем, что правила морали являются универсальными. Они работают не только между мной и вами, потому что мы люди одной культуры, одного языка. Но и между нами и жителями Южной Кореи, Японии. Мы понимаем, что они такие же моральные существа, как и мы. В культуре много отличий, но как моральные субъекты мы равноценны. Убивать человека русского, своей культуры, неправильно — и убивать японца также неправильно.
— А нацисты проделали обратное?
— Они обустроили символическую систему исключения больших групп людей из этого «круга своих», защищенных моралью. Эта процедура называется дегуманизация. Смысл этой процедуры состоит в том, чтобы другого человека в моем восприятии сделать не человеком, а чем-то вроде животного, которое тоже ходит на двух ногах, разговаривает даже, но это не совсем человек, это животное. Весь ужас этой машины уничтожения состоит в том, что происходит расчеловечивание жертв. Соответственно, Эйхман и его подчиненные действительно не воспринимали этих несчастных людей как людей. Для них они были чем-то вроде свиней. Человек, работающий на фабрике по заготовке мяса свиней, не испытывает моральных страданий оттого, что свиней убивают миллионами. Точно так же и те люди были на фабрике по переработке этих прямоходящих существ, и всё.
Вопросы практики
— Как вы думаете, философия помогает ответить на чисто практический вопрос «Где был твой бог?»
— Я же почему занимаюсь философией много лет? Потому что для меня это исключительно практическая штука. Если я понял некоторую проблему, это сильно помогает мне в практической жизни. И если я понимаю, почему человек грешит, это мне тоже помогает. Я не могу сказать, что это дает мне некий практический навык, как, например, выточить матрешку на токарном станке. Но эти знания мне реально помогают в жизни понимать других людей, лучше к ним относиться и самому, может быть, становиться хоть капельку лучше. В интернете бытуют упражнения в размышлении, в рефлексии. Это помогает нам потом формулировать в том числе и свою веру. Ведь наши слова отражают наши мысли. Если мы научаемся лучше мыслить, то у нас появляется возможность лучше свою мысль выражать. Я не знаю, как дать ответ на вопрос «Где был твой бог?», но у того, кто думает и пытается свои мысли выражать, шансы найти ответ на этот вопрос сильно повышаются.
— Есть ли смысл просить в молитве защиты от зла, если зло — это проявление свободной воли? Скажем, я иду ночью по какой-то страшной местности, где есть всякие убийцы, бандиты со свободной волей. Я очень боюсь, и я молюсь: «Защити меня, Господи, от зла». Не будет ли тогда это нарушением свободной воли того самого убийцы, бандита, который намеревается на меня напасть?
— Если я предпринимаю какие-то действия, чтобы меня не убили или не ограбили, то я просто веду себя как разумное существо и никаким образом на свободную волю этих разбойников не покушаюсь. Разве я устраняю для них возможность по-прежнему разбойничать или грешить? Нет. Я не могу лишить другого человека никаким своим действием свободы воли. Мне даже теоретически не придумать, что бы я такое мог сделать, чтобы лишить другого человека свободы поступить так или иначе. Я же стремлюсь избежать зла, которое может быть причинено мне. Если я не хочу, чтобы меня ударила молния, то я не иду под одиноко стоящее дерево во время грозы, а наоборот, я от него стараюсь держаться подальше. Так и с этими разбойниками и молитвой. Молитва вполне может быть таким разумным действием в попытке избежать причинения мне зла. Ведь Бог может мне помочь не тем, что сделает меня невидимым для этих людей, а, например, тем, что мне на ум придет способ, как избежать грозящих мне неприятностей. То есть Он мне поможет вести себя более разумно и более безопасно. Например, некоторых неприятностей на улице можно избежать, если знаешь, как ответить. Подкатывают ко мне какие-то пацаны с вопросом: «Ты пацан или барыга?» И в зависимости от того, как я отвечу на этот вопрос, я либо влипну в неприятности, либо они скажут: «Ну ладно, гуляй отсюда, дядя». Бог вполне может мне помочь ответить на этот вопрос так, чтобы остаться целым и невредимым.
Беседовали Ирина Иваницкая, Мария Пискунова, Мария Лизоркина и Екатерина Смирнова
