Февральская революция: катастрофа или шанс?
Февраль 1917 года… Что произошло тогда с Российской империей? Она прекратила свое существование под непосредственным воздействием военно-политической и экономической конъюнктуры: тяготы войны, недовольство населения, раскол в элитах (а зачастую и просто предательство высшей военной и государственной номенклатуры), козни иностранных спецслужб — всё это имело место.
Причины краха, однако, были куда более глубоки: форма государственного правления, основанная на средневековом сословном «разделении труда», не соответствовала новым социально-экономическим отношениям. Можно называть их «буржуазными», «капиталистическими», «посттрадиционными», «модернистскими» или «индустриальными» — не суть важно. Важно, что они, словно вешние воды, год от года размывали казалось бы прочный берег российской монархии, и однажды он обрушился, ослабленный, когда по нему прошла дивизия в сторону Германского фронта, а затем в обратную сторону проехал санитарный обоз, переполненный ранеными и убитыми.
Монархии рушились по всей Европе, буржуазный уклад торжествовал практически везде, хотя не везде это происходило столь катастрофично, как в России. Впрочем, на временные нестроения, сопровождавшие революцию, можно было закрыть глаза: ведь крах одного «мира» давал жизнь другому «миру». Открывались перспективы для политического, социального, культурного и даже духовного творчества. Стоило только перетерпеть трудности, разным социальным группам договориться между собой, выработать какое-то общее видение будущего, — и можно было уже не бояться распада страны, обнищания и голода. Интересы у разных классов неодинаковые — но Россия-то одна!..
Однако почему-то договориться не получилось. Интеллигенция хотела «свободы творчества» и более активного участия в политической жизни. Рабочие желали достойной зарплаты и нормальных условий труда. Крестьянам нужна была земля. А солдатам — мир «без аннексий и контрибуций». Видимо, общество было настолько раздробленным, что лозунг-тезис о «единой России» казался слишком абстрактным, слишком далеким от социальной конкретики, слишком невыразимым в очевидных материальных и нематериальных благах, которые должно было принести русскому человеку чаемое национальное единство.
Как-то в октябре 1917 года поэт Саша Чёрный (Александр Гликберг) и его супруга Мария Ивановна прибыли в расположение 3-го конного корпуса в районе города Остров и пришли на прием к руководителю этого подразделения генералу Петру Краснову. Генерал вспоминал:
«Они говорили о каких-то библиотеках и чтениях для солдат. Когда я им рассказал, как в глухих деревнях, по маленьким избам, часто без освещения вечером живут солдаты и казаки корпуса, как к ним трудно добираться осенью по распутице, когда и верхом с трудом к ним проедешь — они задумались.
— Но если я сегодня буду читать одной группе, завтра другой, — робко сказала дама [Мария Ивановна. — Прим. ред.].
— Что читать? — спросил я.
— Чехова.
— Чехова? Десяти тысячам человек, по три и по четыре сразу? Когда же вы кончите?»
В этом маленьком эпизоде — наивность культуртрегеров Серебряного века, которая может удивлять и умилять, но должна настораживать. Даже такие вовлеченные в политическую жизнь представители интеллигенции, как Саша Черный, слава которого родом из революционного 1905 года, и его супруга, организатор Первого Всероссийского женского съезда, очень плохо представляли, чем живет и чего хочетб΄ольшая часть народа России. Нет ничего «марксистского» в том знании, что рабочий человек, крестьянин, солдат, который не обут, не одет и не имеет достаточного количества времени для сна и досуга, чаще всего не способен на восприятие культуры и вообще на какую-либо высокую форму «жизни духа». Тем обиднее читать «Окаянные дни» Ивана Бунина, наполненные презрением к мужику, который «ни с того ни с сего» озверел и принялся крушить великую Россию. Именно этот типаж высмеивал Булгаков в «Собачьем сердце». Русская элита (Преображенский) для каких-то целей держала подле себя простолюдина (Шарикова), которого нисколько не воспитывала, не просвещала, — а потом с удивлением узнала, что он невоспитан, непросвещен, ест руками и хамит дамам. Даже Швондер-большевик, который, по крайней мере, устроил Шарикова на работу и песни с ним разучивал, выглядит более достойно, чем маститый профессор.
Важно помнить, что деятели дореволюционной Церкви прекрасно понимали сложившуюся ситуацию и скорбели о ней. Вот как «Церковный вестник» в своей редакционной колонке (скорее всего, автором её является главный редактор — епископ Ямбургский Сергий (Страгородский), будущий патриарх) откликнулся на события первой русской революции 1905 года и в чем видел их причины: «В каких условиях находится жизнь народа труженика в городах, на фабриках и заводах? Здесь, за неимением специальных, фабричных жилых построек, он ютится в сырых подвалах, холодных чердаках, а то и в углах, сдаваемых эксплуататорами насущной нужды рабочего люда и за довольно высокую плату. Живет скученно, в грязи, в невозможной санитарной обстановке. Грязь и убожество внешней обстановки невольно кладут отпечаток и на нравственный его облик. Обычная завеса святаго святых семьи невольно открывается для кощунственных поруганий, и тем полагается начало разврату. Скученность создает отравляющую атмосферу пьянства, разгула, всякой нескромности и дебоширства; и этой атмосферой приходится дышать и чистым, и трезвым, и женщинам, и детям. Своего храма и пастыря нет. Негде освежиться, опомниться, почувствовать себя пред лицом Бога, вознестись душой к Богу. Идти в чужой храм — далеко, да и места не найти, особенно в большие праздники, — там и без них переполнено. И идет рабочий люд от квартирной духоты в кабак или в балаганный театр, или топит свою тоску в горькой чаше, или развлекается тлетворными зрелищами. С Богом все реже и реже, а к злу мира все ближе и ближе… Нравственная основа постепенно разрушается». Авторы уверяют, что преодоление всех этих проблем — «святой храм и свой отец духовный, и жилые, здоровые, с отдельными комнатами на каждое семейство, дома, потребительные общественные лавки, достаточного размера школы, полезные беседы и чтения, здоровые развлечения, больница, ясли, законное, и по самой организации внушающее общее доверие, посредничество между рабочим и работодателем [профсоюз], для разбора и правдивого удовлетворения их взаимных недоразумений».
Мы часто неверно трактуем тезис об «объединительной роли Церкви», полагая, что само по себе присутствие в ней представителей различных сословий, классов, страт должно их объединять, что в Чаше Евхаристии магически растворяются все социальные разногласия. Это не так! Наоборот, наше движение к ближнему — офицера навстречу солдату, буржуа навстречу пролетарию, чиновника навстречу обывателю — является первым шагом к церковному единству, которое, конечно, в мистическом плане не предопределено социальным единством, но в «биографии» конкретного общества не может социальному единству предшествовать.Общение с «малыми сими» предшествует общению со Христом (ср. Мф. 25).
В этом урок Февраля и всего 1917 года. Хорошо бы этот урок усвоить, ведь за него Россия заплатила очень дорого.
