Эстония между мировыми войнами и мировыми державами
РУССКИЕ СПАСЛИ ЭСТОНИЮ, ЭСТОНЦЫ РОССИЮ НЕ СПАСЛИ
— Что представляла собой Эстонская армия на первом этапе эстонской Освободительной войны в 1918–1919 годах?
— Этот вопрос затрагивает тему постепенного формирования эстонской государственности. Еще до революции 1917 года внутри русской армии начали создаваться национальные части, в первую очередь латышские. Эстонские подразделения стали формироваться примерно на полтора года позже, весной 1917 года. Была создана так называемая эстонская дивизия под командованием подполковника Й. Лайдонера. Впоследствии она стала основой вооруженных сил независимой Эстонии. Но прежде чем такая возможность появилась, должны были произойти масштабные исторические события. Вначале революция 1917 года в России (давайте присоединимся к современной трактовке и признаем две революции 1917 года в России единым революционным процессом). Потом переговоры большевиков с немцами: в марте 1918 году по Брест-Литовскому миру Россия отказывается от эстонской территории. Как будто бы Эстония, отделенная от России, могла теперь пойти по пути национального самоопределения, но пока там находились немецкие оккупационные войска, о независимости говорить было трудно. Соответственно, и армии никакой не существовало. До ноября 1918 года сохраняется эта неопределенная ситуация — получит ли Эстония хотя бы какую-то форму государственности (пусть даже при сильнейшей привязке к Германии), или всё же станет частью германской империи. Потом в ноябре 1918 года происходит революция в Германии. Немецкие оккупационные войска в Эстонии начинают рассыпаться. В этот момент наступает Красная армия. Она занимает Псков, Нарву и идет далее вглубь Прибалтики, на Ригу и Таллин. Эстония тем временем вновь провозглашает свою независимость, но эстонской армии как единой организованной силы, способной отразить наступление РККА, всё еще нет. 26 ноября 1918 года красные заняли Псков, и в самом конце ноября — начале декабря боевые действия переносятся на эстонскую территорию. Прошло всего три недели с того момента, как Эстония стала независимой де-факто. Эстонские части слабы и разрозненны, на стороне Красной армии и численное превосходство, и организационная структура, мощь которой, конечно, не стоит переоценивать, но, во всяком случае, она была. К тому же некоторые группы солдат из эстонских частей переходят на сторону красных. Создать собственные более-менее боеспособные вооруженные силы Эстонии удалось, на мой взгляд, не ранее февраля 1919 года. Сначала эстонцы пытались создать армию на добровольных началах, но очень быстро перешли к мобилизационному принципу. Однако к декабрю 1918 года эстонская армия всё еще оставалась, что называется, «сырой», слабо организованной, да и достаточно малочисленной. Ей было бы крайне трудно самостоятельно остановить наступление Красной армии и сохранить государственность своей страны. Однако на территории Эстонии в то время находились русские белогвардейские подразделения, оказавшие серьезную помощь в борьбе с наступающими красными.
— Почему же тогда Эстония не поддержала Северо-Западную армию генерала Юденича в наиболее критический момент осеннего наступления на Петроград в 1919 году?
— На самом деле не так просто ответить на вопрос, кто больше нравился эстонцам — русские белые или русские красные. Обе силы Эстония воспринимала как угрозу. Большевистскую идеологию эстонцы не принимали. Но и белогвардейцев они воспринимали как русскую национальную силу, стремящуюся вернуть Россию к состоянию до 1917 года. Идея единой неделимой России была присуща в том или ином виде всем белогвардейским соединениям. И эстонцы закономерно воспринимали это так, что белые собираются вновь сделать Эстонию частью России. В этой связи в 1919 году постоянно возникали конфликты. Эстонцы старались больше контактировать с более демократическими кругами в Белом движении. Например, С. Н. Булак-Балахович был для эстонцев более приемлемой фигурой, чем консервативные, с их точки зрения, генералы Юденич и Родзянко. 5 декабря 1918 года между Эстонией и белогвардейским Псковским корпусом был заключен договор. Белые подразделения располагаются на эстонской территории, сражаются с красными и не вмешиваются во внутреннюю политику эстонского государства. Примерно полгода этот договор так или иначе действовал, сохранялся баланс. Но в целом белогвардейцы воспринимались эстонцами как русская реваншистская сила, которую следует опасаться. При этом надо отдать должное генералу Юденичу, который через правительство, созданное при нем, вопреки своей личной позиции признал независимость Эстонии. Однако недоверие со стороны эстонцев и напряженные отношения закончились трагедией конца 1919 года. Когда остатки Северо-Западной армии эстонцы сначала не пропускали через эстонскую границу, потом пропустили, но разместили в ужасающих условиях, при этом договариваясь с большевиками. Это известная и очень печальная история, которую историк С. Г. Зирин назвал «Голгофой Северо-Западной армии».
БЫВАЛ ЛИ КИНГИСЕПП В ЯМБУРГЕ
— В чем Эстония видела свои геополитические интересы? Кого эстонцы рассматривали в качестве своих союзников или противников на этом этапе?
— Для того чтобы ответить на эти вопросы, нужно будет выйти за пределы Эстонии в мир глобальной политики. Еще до Первой мировой войны немцы думали, что делать с Эстонией и с Прибалтикой в целом. В ходе войны у них оформилась четкая концепция, что Прибалтика — это их территория, которую они должны получить после заключения мира. Однако к 1918 году стало ясно, что ввиду разных внешних и внутренних причин просто присоединить эти земли к Германии будет неудачным решением. Тогда родилась концепция некоторой автономии прибалтийских государств, связанных экономически и политически с Германией, но де-юре независимых. В это же время само эстонское общество, если иметь в виду всех эстонцев, не имело никаких четких геополитических ориентиров. Надо помнить, что большую часть эстонского населения составляли крестьяне, люди, привязанные к быту, к земле, достаточно далекие от больших политических и геополитических проблем. С другой стороны, в Эстонии существовала небольшая прослойка национально ориентированной интеллигенции, но она не была столь влиятельна и радикальна по части национального сепаратизма, как это было, например, в Польше или Финляндии. В Эстонии существовала другая проблема. Так, известны результаты переписи населения 1897 года, данные которой к 1917 году во многом устарели, но некое общее представление о структуре эстонского общества мы можем получить, несомненно. По этим данным 90% населения Эстонии составляли этнические эстонцы, и оставшиеся 10% примерно поровну делили русские и балтийские немцы. Основная линия национального конфликта проходила между эстонцами и балтийскими немцами, а не между эстонцами и русскими. Дело в том, что немцы были преимущественно крупными местными землевладельцами, а эстонцы — в основном крестьянами, которые работали на их землях и в той или иной степени от них зависели. Это было причудливое сочетание социального противоречия и национальной неприязни. Конфликт этот стал еще более острым после событий первой русской революции 1905–1907 годов.
— Какие позиции эстонских коммунистов и левых сил в Эстонии могли бы стать фактором дестабилизации и помочь продвижению советских сил?
— Конечно, при такой социальной структуре левые идеи, идеи революции были в Эстонии достаточно популярны. Не настолько популярны, как, может быть, у латышей, но они являлись существенным фактором, которого опасалось эстонское правительство. Надо понимать, что прибалтийское общество тогда еще не знало, что такое режим большевиков на практике. При этом идеи освобождения угнетенных слоев населения, безусловно, вызывали симпатию. Современное отторжение советской власти в Прибалтийском регионе возникло значительно позже — под влиянием событий, случившихся уже после 1940 года. До того коммунистические идеи воспринимались иначе. Даже после того как было основано независимое эстонское государство, большевистское дестабилизирующее влияние оставалось настолько серьезным, что это привело к коммунистическому восстанию в Эстонии 1924 года. После того как это восстание удалось подавить, коммунистическая партия в стране была запрещена. И членство в компартии отныне приравнивалось к государственному преступлению. Мы можем вспомнить множество эстонских большевиков, например Виктора Кингисеппа, который был расстрелян в Эстонии как государственный преступник за подготовку и организацию антигосударственного восстания. В честь него в Ленобласти переименовали город Ямбург в Кингисепп. При том, что к этому городу эстонский большевик вообще никакого отношения не имеет.
ОТ ДЕМОКРАТИИ К ДИКТАТУРЕ
— В чем заключалась идеологическая основа для создания независимой Эстонии?
— Идеологическая основа — это выдвинутая на передний план сначала президентом США Вудро Вильсоном, а потом и событиями русской революции концепция права малых наций на самоопределение. Соответственно, эстонцы — это малая нация, которая захотела получить независимость, создать собственное государство. И действительно, нужно отдавать себе отчет в том, что эстонцы созрели как нация для собственного государства, во всяком случае, до высокой степени автономии. У них было всё — язык, компактное проживание, территория. Фактически, определенный этап внутреннего развития нации соединился с внешней концепцией права наций на самоопределение.
— Насколько представительным органом было Эстонское Учредительное собрание 1919–1920 годов?
— В советских книжках мы прочитаем, конечно, что это Учредительное собрание не представляло основной массы эстонского населения, что это было собрание представителей буржуазии и т. д. В действительности же Учредительное собрание в Эстонии отражало реальные желания эстонского общества. Причем левые партии имели в нем большинство. И оно завершило свою деятельность тем, чем и должно было завершить — принятием Конституции и созданием государства. Тем, чего не дождались в России. Другими словами, эстонское Учредительное собрание — это представленное в миниатюре то, что должно было бы быть у нас.
— Почему демократические институты перестали пользоваться поддержкой эстонского общества? В чем были истинные причины государственного переворота 1934 года?
— Вопрос об отходе от демократических институтов и переходе к авторитарным методам управления невозможно вырвать из контекста мировой истории, контекста европейской истории того периода. Германию в этом смысле можно рассматривать как микрокосм этих процессов. Вначале разгул полной демократии и вседозволенности, потом более или менее сбалансированное существование в форме республики, потом приход к власти радикальных и жестких сил. Это шаблон, матрица процесса, который пережили все прибалтийские государства в это время. Специфика Эстонии состоит в том, что к 1934 году там крайне правые группы набирали силу в ответ на усиление активности Советского Союза. Константин Пятс, первый президент Эстонской Республики, видел угрозу в приходе к власти этих крайне правых сил. Государственный переворот, который он возглавил, был упреждающим действием против них.
— Как можно охарактеризовать природу режима, существовавшего в Эстонии с 1934 по 1940 год? Насколько существенную роль в этот период играли эстонские ультраправые?
— Режим Константина Пятса был авторитарным, но всё же далеким от того, что было в Германии. Иногда историки говорят о диктатуре, и это вполне справедливо, но это была весьма ограниченная диктатура. Никакого сравнения с нацистской или советской сталинского периода проводить невозможно. Были определенные ограничения свободы слова, но вот, к примеру, русское национальное меньшинство не подвергалось никаким серьезным репрессиям, чего можно было бы ожидать от националистической диктатуры. И это при том, что часть русского населения, как ни странно, тяготела к Советскому Союзу. Когда живешь обособленно, нет никакого интернета, как сегодня, — ничего практически о происходящем в Советском Союзе не знаешь. Зато видишь, что вроде бы растет международный авторитет, что как будто бы там всё хорошо, социальная справедливость, равенство, очень демократическая конституция. В такой ситуации естественно тянуться к тому, что когда-то было твоей исторической родиной.
ПРАВОСЛАВНЫЙ ЭСТОНЕЦ — ЭТО ВПОЛНЕ ЕСТЕСТВЕННО
— Какова была религиозная политика независимой Эстонии, произошли ли какие-либо изменения в 1934 году?
— В целом в Эстонии существовала религиозная свобода. После создания Эстонской Республики немцы хоть и постепенно, но в большом количестве уезжают. К концу 1930-х годов в Эстонии оставалось очень мало немцев, а количество русских увеличилось до 8%. Если бы существовало религиозное ущемление, то кого еще можно было бы ущемлять, кроме русских? Но этого ущемления не было, по крайней мере, в сколь-нибудь серьезном масштабе. Никто не запрещал свободно исповедовать православие, не закрывались храмы. Единственное, конечно, — существовала Автономная Эстонская Православная Церковь. И к концу 1930-х годов уже внутри нее начинается столкновение между сторонниками развития автономии и сторонниками присоединения к Московскому Патриархату. Ведь большинство православных Эстонии были русскими, а часть русских начинала тяготеть к сближению с Советским Союзом, пусть через духовную связь с Московским Патриархатом. Сторонники автономии руководствовались противоположными мотивами, опасались советской угрозы и не хотели ни в коем случае подобного церковного сближения. Не говоря уж о том, что часть православных в Эстонии были этническими эстонцами, и для них автономия была формой утверждения национальной самостоятельности.
— Насколько феномен православных эстонцев был естественным?
— Это было совершенно естественным явлением для Эстонии. Дело в том, что эстонская национальная идентичность изначально не строилась на религиозной принадлежности исключительно к лютеранству. Что тут говорить: брат Константина Пятса, Николай, был православным священником.
НЕ ТОЛЬКО ПАКТ МОЛОТОВА-РИББЕНТРОПА
— Мы говорили о немецком политическом влиянии, о советском влиянии… Значит ли это, что Великобритания, а до этого страны Антанты, не оказывали существенного влияния на Эстонию?
— И страны Антанты, и затем в первую очередь Великобритания оказывали существенное влияние на Эстонию и на всю Прибалтику с 1918 года. Казалось бы, находясь на значительном отдалении, не имея общей границы с данной территорией, как Англия могла распространять свое влияние? Тут нужно вернуться к белогвардейцам, несмотря на то, что современная эстонская историография по одним причинам, а наша отечественная по другим, не спешат признать роль белых подразделений в истории Освободительной войны. Но факты таковы. Изначально местные северо-западные белогвардейцы ориентировались на немцев. Ведь, чтобы спокойно создать боеспособные воинские части, нужны были территории, свободные от большевиков. Немцы дали белым вооружение и снаряжение, дали финансирование. Но после ноябрьской революции в Германии 1918 года, как мы уже сказали, немцы из Эстонии уходят. Тогда белогвардейские силы налаживают контакты со странами Антанты, и прежде всего с Великобританией. Но британцы придумали хитрую схему: желая поддержать вновь образованную Эстонию, они контактируют с белогвардейцами не сами, а через эстонцев. Поставки для русских белогвардейцев идут не напрямую, а через эстонцев. Таким образом, британцы делают всё, чтобы поддержать эстонское государство на его начальном этапе и не усиливать излишне русские антибольшевистские силы, ставя их в зависимость от Эстонии. Не нужно быть сторонником теории заговоров, чтобы понимать простую вещь: Великобритании было нужно максимальное отдаление от России приграничных территорий, создание «санитарного кордона» вокруг советской России. Другой вопрос, что у британцев в 1918–1919 годах не было сил, чтобы своими силами поддерживать в Прибалтике нужный им порядок. Они были далеко, они были истощены, как любая воюющая страна. В Эстонии не было британской интервенции, за исключением прибытия морской эскадры.
— Но свято место пусто не бывает. В чью же зону влияния попадает Эстония?
— Прибалтийские государства очень скоро вновь оказываются в зоне влияния Германии. И всё заканчивается тем, что Эстония вместе с другими прибалтийскими регионами оказывается присоединенной к Советскому Союзу в 1940 году. Когда Эстония входит в состав СССР, это не вызывает никаких протестов со стороны Германии. Это было оговорено в пакте Молотова-Риббентропа. А британцам было уже всё равно: они были заняты другими делами, а именно войной с Германией. Постоянное лавирование эстонцев в 1920–1930-е годы между британскими и немецкими интересами, отказ от выбора себе постоянного союзника — это привело к тому, что когда возникла острая нужда в таком союзнике, который бы их защитил, никто уже не пришел на помощь. Эстонцы (по крайней мере, многие из них) не хотели входить в состав СССР, но никто за них не заступился. И Эстония осталась один на один с Советским Союзом, противостоять которому была, разумеется, не в силах.
— История разделяется на время до и после пакта Молотова-Риббентропа?
— Да, это разные реальности. И мы, и эстонцы, и латыши, что естественно, переживаем ситуацию «после 1939 года». Наш исторический дискурс редко касается событий более ранних. По сути, мы смотрим на наши отношения через призму 1939 года, войны и последующих событий. Так мыслят они, так мыслим и мы. Никто не критикует друг друга за 1917, 1918, 1919 годы, хотя там происходили очень серьезные события. Мы до сих пор говорим эстонцам, латышам: «Вы там все фашисты, у вас были дивизии СС, а потом „лесные братья“». А они отвечают: «А вы все коммунисты или ностальгируете по СССР, а еще мечтаете нас захватить». Да, строить современные отношения нужно, опираясь на исторический базис. Но в качестве этого базиса должна выступать не только советская история, но история Российской империи и история Гражданской войны. Нужно помнить не только аннексию Эстонии, но ту же трагедию Северо-Западной армии. Не для того, чтобы постоянно упрекать эстонцев, а для того, чтобы историческая картина в межнациональном диалоге была более полной. Может быть, это и странно для кого-то, но в Освободительной войне у эстонцев были русские союзники — белогвардейцы. Парадоксально, но независимая Эстония многим обязана именно им.
