Детские вопросы философии

Доктор философских наук Григорий Хубулава с детства любил осмысленное слово, слово «вопрошающее». Он задает вопрос самому себе, мирозданию, Богу, самому языку, размышляя об этимологии в русском, английском или грузинском языках. Иногда он спрашивает у зазевавшегося студента что-нибудь неожиданное. В этот раз наступила наша очередь задать ему пару вопросов о Самом Главном.
Журнал: № 03 (март) 2021Страницы: 18-21 Автор: Елизавета Трофимова Опубликовано: 1 апреля 2021

О космосе и косметике

— Здравствуйте! Как вы начали заниматься философией? В каком возрасте? Почему?

— Может быть, это история банальная, но познакомило меня с философией счастливое стечение обстоятельств, и оно оказалось в какой-то степени промыслительным. Я всегда любил слово, одним из любимых предметов в школе у меня был русский язык. А еще я занимался английским — и предполагал связать свою жизнь с филологией. Вот тут-то и сработал Промысл: во-первых, на филологическом факультете не было заочного обучения, а с учетом особенностей моего физического здоровья очно я учиться не мог. Одна из моих будущих преподавательниц, которая была нашей соседкой и приходила к нам в гости, в шутку сказала: «А приходи к нам на философский, экзамены те же». «А и пойду» — серьезно ответил ей я. На следующей неделе она пришла с одним доцентом, мы пили чай, говорили о каких-то незначительных и не имеющих (как мне тогда казалось) отношения к философии вещах, и они сказали подавать документы. Уже в начале первого курса я понял, что будет нелегко, потому что я сталкивался с вопросами, ответы на которые казались мне очевидными, а потом оказывалось, что всё совсем иначе. Когда мы начали изучать античность, меня спросили, однокоренные ли слова «космос» и «косметика». Я узнал, что речь идет о порядке: женщина «приводит себя в порядок», и мир тоже устраивает сам себя. Дальше — интереснее: ближе к концу учебы я начал понимать, что обладать знанием о философии и заниматься философией — не одно и то же. Мне кажется, что заниматься философией я только-только начинаю. И надеюсь, что мне и моим нынешним подопечным это удается.

 

— А как вы пришли к этике?

— Я думаю, нет такого раздела философии, который не был бы зависим от других. Изначально я окончил кафедру онтологии и теории познания, занимался семиотикой: наукой о знаке и символе. Но когда речь идет о символическом наполнении нашего существования, когда речь идет о смысле существования человека, он не может избежать вопроса о природе добра и зла, вреда и пользы. Поэтому, даже разбирая некоторые символические ряды, мы вынуждены к этому обращаться. Сейчас я работаю в медицинской среде, преподаю фактически философию медицины, и здесь мы говорим о вмешательстве врача в жизнь пациента и об ответственности пациента за свою жизнь, сталкиваясь с юридическими и человеческими коллизиями. Без этических категорий тут не обойтись.

 

Разглядеть человека

— Расскажите о своем опыте преподавания. Зачем идут в лекторы? Лектор — это вообще звучит гордо?

— Как бы странно это ни звучало, в работе лектора, человека, который общается с аудиторией, самое главное — возбудить интерес и умение слушать. Я не имею в виду, что аудиторию нужно развлекать, нет. Но когда ты рассказываешь о чем-то, нужно не только находить точки, важные в работе, но и поднимать вопросы, которые занимают нас в жизни. Тогда аудитория оживает, становится твоим собеседником. Считается, что чем больше людей тебя слушают, тем лучше… Но я уверен, что если слушает хотя бы один человек — это уже хорошо. Не знаю, звучит ли гордо слово «лектор», но «учитель» — это тот, кто умеет учиться сам. Выходя из своей аудитории, я часто вспоминаю реакции слушавших меня студентов, и наш диалог заставляет меняться не только их, но и меня. Когда слова находят отклик, это чувствуется: меня услышали и отреагировали. Естественно, я не хочу, чтобы аудитория думала, как я, — я хочу, чтобы она думала самостоятельно. Думать, то есть оценивать свою работу, оценивать свой опыт, относиться к нему критически. Видеть в пациенте человека. Я не говорю, что медики бесчувственны, но врач часто видит в пациенте просто случай, ситуацию, которую необходимо решить с медицинской точки зрения. Но для настоящего исцеления необходимо другое: разглядеть человека. Так же и пациенту стоит не только оценивать услугу, но видеть живую, настоящую личность.

 

— Сейчас вы рассказываете медикам о Боге и философии. Как они реагируют? Что их задевает? Какой должна быть философская тема, чтобы тронуть циничное сердце четверокурсника?

— Я бы не сказал, что рассказываю им именно о Боге. Я стараюсь рассказывать им о том, что на свете ничего не происходит без причины, и даже у всего, что мы привыкли считать случайным, есть основание. Вот тема, которая интересует меня больше всего в философии: это статус человека. Потому что мы живем в эпоху не только постмодернизма, но и трансгуманизма, то есть учения, которое проповедует вмешательство высоких технологий в жизнь человека. Цель его — продление жизни. Это прекрасно, но здесь возникает важнейший вопрос: мы могли бы заменить все составляющие человеческого организма, кроме мозга, но будет ли это человек? Что определяет человека? Что позволяет им оставаться? Как влияет на человеческий социальный статус болезнь, как она заставляет нас переоценивать те же этические категории? Как человек, вчера имевший силу и здоровье, сегодня теряет всё? Кто такой инвалид в современном обществе? Это один из самых трудных вопросов — о праве человека на смерть. Ведь если мы говорим эвтаназии однозначное «да», область её применения значительно расширяется. Если мы говорим однозначное «нет», то мы берем на себя ответственность за умножение страданий больного. Вот такие вопросы приходится поднимать. А насчет того, что способно тронуть сердце четверокурсника — медицина изначально была очень рациональной наукой, и она говорит о том, что человек является системой органов и тканей. Я же пытаюсь показать, что если человек и вправду является этим самым, то смысл всех разговоров о человеке сводится к нулю: получаются какие-то говорящие трупы. А вот если мы рассуждаем о человеке как о ком-то большем, нежели собственное тело, — тогда мы можем задавать вопросы о ценности человеческой жизни, и есть смысл в том, чтобы возвращать к ней пациентов.

А еще тронуть другое сердце можно так: обращаться к темам, которые волнуют каждого. Каждый из нас хотя бы однажды был пациентом. Я прошу вспомнить эти моменты и попытаться оценить их, апеллирую к страхам, например к собственному страху оперативного вмешательства. Мне интересно узнать, что они думают и как профессионалы, и как пациенты — ведь никому из нас не избежать встречи с врачом. Да, в основном мои воспитанники — ребята скорее прагматического склада, но в этом не в последнюю очередь виноваты мы сами, потому что современное общество само низвело врача до статуса обслуживающего персонала, у которого нет времени задуматься о чем-то, кроме механического исполнения своих обязанностей. Что касается старших коллег, большинство из них — люди с мышлением материалистическим, что понятно, каждый день они имеют дело с болью, и им нужно быстро принимать решения, а не размышлять о том, что всё имеет свою причину.

 


Как философы едят кашу

— Нужна ли вообще философия в негуманитарных вузах? А школьникам? Когда вообще следует начинать изучение философии?

— Философия — это попытка поиска предельных оснований, интегративное знание, которое не разделяет, а объединяет дисциплины, поэтому, конечно, преподавание философии необходимо. С чего начинать? Нужно лишить философию флера загадочности, дать понять любому человеку, что философия не дает ответы, а задает вопросы. Философию волнуют самые простые детские вопросы: что есть, как есть, зачем есть, ради чего… и как во всем этом нам сохранить себя. Самый простой пример философского вопроса, который я знаю: в детстве нам всем говорят, что нужно есть кашу, чтобы ходить в детский сад, затем в школу, затем в вуз, затем на работу, желательно на престижную. Потом можно выйти на пенсию. А зачем? У этих заявлений отсутствуют основания. Малыш, которому мы так говорим, полагает, что нужно есть кашу, чтобы успешно состариться. Естественно, человека в любом возрасте такое объяснение не устраивает. Дети — глубочайшие философы: они всерьез задают вопросы, ответы на которые кажутся нам очевидными. Они могут спросить: «Что такое лицо?» или: «Всегда ли было время?» Таким образом, они отсылают нас к достаточно глубоким вопросам, и преподавание философии нужно начинать в средней школе с вопроса «А есть ли у тебя мечта?» И так постепенно надо подходить к самому серьезному вопросу жизни человека: «Зачем ты делаешь то, что делаешь?» Хорошо бы привыкнуть задаваться такими вопросами и задавать их другим.

 

— О чем со студентами говорить труднее всего? А вообще с людьми?

— Труднее всего говорить о том, что интересно только тебе. Дети могут кивать головой и вежливо слушать, но беседы у вас никогда не получатся. Поэтому мне всегда хочется начинать с того, что интересно самому собеседнику. Тяжелее всего моей аудитории поверить в неслучайность бытия, нашего тела и нашего мозга. Приходится задавать им очень простой вопрос: «Когда вы видите себя в зеркале, себя, который в итоге исчезнет, что заставляет вас думать, что вы — это вы, а не только тело?» Тут мы начинаем думать и спорить…

 

Самопознание и самокопание

— Хочу задать Тот Самый Серьезный вопрос. Зачем вы делаете то, что делаете?

— Я хочу попытаться ответить на вопрос, который поставил Эдипу сфинкс. «Что за существо утром ходит на четырех ногах, днем на двух, а вечером трех?» Эдип говорит: «Человек», но кто такой человек — загадка. Я хочу рассмотреть это явление со всех точек зрения — то есть не познать одного себя, не понять, чего я на самом деле хочу, а действительно попытаться ответить на вопрос о человеке.

 

— А как же без самопознания? Разве это не цель философии? Нельзя ли познать сущность человека, познав себя?

— Важно понимать, что напутствие дельфийского оракула «Познай самого себя» — это не призыв к самокопанию. Он призывает пришедшего к богам как можно более точно формулировать свои вопросы, чтобы получить достойный ответ. «Подумай, о чем ты просишь», — вот что как будто бы добавляет оракул. К самопознанию в дурном смысле слова я отношу солипсизм, когда в центр философии мы ставим свое «я», и собственный опыт выдаем за философский: «мне показалось», «я думаю»… А философия — это не только то, что мы пережили, это наука, которая позволяет сделать какие-то общие выводы не только из нашего опыта, но и опыта других людей. Самокопание же не позволяет выйти к другим, превращая человека в замкнутую вещь-в-себе.

 

— Да уж, быть самокопающейся кантовской штуковиной мне бы не хотелось, придется философствовать немного иначе. А как для тебя связаны поэзия и философия? Могут ли стихи помочь понять, что такое человек?

— Эти два понятия для меня связаны методологически и онтологически, — я имею в виду понятия поэзии и философии. Греческое ποιέω означает «создавать, творить», и поэзия — процесс творения и гармонизации, называния вещей их истинными именами. Так поэзия онтологически связана с философией. Что же касается методологической связи, первые философские тексты, которые нам известны, тоже написаны в стихотворной форме, потому что поэзия предельно лаконична. Поэзия ставит вопрос о месте человека в космосе и создает язык, на котором с этим космосом можно разговаривать. Глоссарий, которым мы пользуемся, может рассказать о природе человека и его культуре больше, чем материальные сведения. Поэзия — самый естественный язык человека.

Поделиться

Другие статьи из рубрики "ОБРАЗЫ И СМЫСЛЫ"