Что такое «Теоэстетика»?

Современная культура заставляет скучать

— Алексей, как возникла идея организовать фонд?

— Всё началось… с банана. На одном круглом столе философы Олег Давыдов, Александр Солдатов и Небойша Янкович обсуждали современную культуру, что она вообще собой представляет. И тогда прозвучала история с бананом, который продали за 120 тысяч долларов и который сгнил на следующий день (инсталляция Маурицио Каттелана. — Прим. ред.). Это послужило некоей отправной точкой, чтобы задуматься: нам, людям, придерживающимся классических представлений о культуре, нужно как-то входить в жизнь современного общества. Небойша предложил создать фонд, с помощью которого мы бы смогли сделать это. Проект еще не имел четких очертаний, но замысел был понятен. Нам хочется говорить не о кожуре, а о чем-то неизменном, вступая в диалог с современной культурой. Дело не в том, чтобы противопоставить ей что-то архаичное, напротив: призывать вперед, к вечности — в философском смысле. Люди устают от обыденности, им надоедает серое, временное, бессмысленное. Чувствуется некая пустота, которую хотелось бы заполнить. Из таких интуиций рождался фонд.

— Возможен ли диалог с современной эстетикой вообще? Как говорить о вечном в контексте, например, «динамики слизи» в спекулятивном реализме? Мы пойдем к исследователям Делеза и скажем: «Привет, друзья, давайте забудем про ризому»?

 — Никуда идти не надо. Мы, во-первых, вспомним Евангелие: «Не наливают вино новое в мехи ветхие». Следует созидать то, что мы считаем прекрасным, и этого уже достаточно: не нужно спрашивать разрешения у специалистов по слизи, лучше делать то, что мы можем в меру наших сил, и делать это хорошо. Культура — это область свободы, здесь не может быть хозяина. Вот приходит человек и начинает рассказывать про «Тик-ток», он становится популярным — никто не имеет права запрещать ему говорить. Мы, представители классической культуры, обладаем своим высказыванием: если оно будет интересным — слава Богу! А если мы утонем среди другой информации, это значит, что мы не смогли дерзнуть и подпрыгнуть достаточно высоко. Но у меня все-таки есть ощущение, что мы приходим вовремя, и люди, к которым мы будем обращаться, смогут нас услышать. Мы хотим рассказать о красоте, добре и истине — и наша задача даже не защищать красоту, а создать такие условия, в которых её можно будет воспринимать.

— А что мешает человеку воспринимать красоту, и как нам снова начать её видеть?

— Наверное, здесь пора вспомнить Платона, который говорил: «Нужно повернуть глаза души, чтобы увидеть некоторые вещи». Нужно настроить оптику нашего восприятия, для того чтобы мы могли видеть не только сиюминутное. Или, если обратиться к Ницше: «Из такого туго натянутого лука можно стрелять теперь по самым далеким целям». Усталость от скуки, грязи и порнографии создает то самое напряжение духа, которое позволит нам говорить о далеких целях. В 1960-е годы Европа, устав от «христианского» морализаторства, пережила сексуальную революцию: людям надоело, и они захотели пошалить. А сейчас мы находимся в такой ситуации, когда всё, что могло быть сделано, было сделано: всё, что можно было снять — уже сняли. Сомнительная видеопродукция есть на любую тему — мы уже достигли дна. Снизу, конечно, еще могут постучать, я в этом не сомневаюсь, но все-таки дно — это почва под ногами (грязная, но всё же почва), от которой мы можем оттолкнуться. Люди пресыщены, их сложно удивить — но есть вещи, которые не внушают скуку, которые не просто впечатляют, но восхищают, преображают нас. И это гораздо интереснее, чем сиюминутные реакции. Если культура потакает моим прихотям, она же и заставляет меня чувствовать тоску и скуку. Мы живем в странной ситуации: культура заставляет нас скучать!

Презентация фонда "Теоэстетика". На фото: Небойша Янкович, Алексей Гагинский, Александр Солдатов. 12 ноября 2020 года 

Интуиция единства

— Не хочется брюзжать на современность, но даже сами понятия добра, красоты и истины сегодня нужно оправдывать, они кажутся шаткими и нуждающимися в апологетике.

— Это симптом. У меня есть предположение, что именно из-за того, что единство этих понятий распалось, они утратили собственную очевидность. Добро, утратившее измерение красоты, превратилось в морализаторство. Но добро не нужно оправдывать, если мы видим его эстетическую привлекательность. Эстетическая привлекательность влечет сама к себе независимо ни от чего. Конечно, важно добавить, что абсолютное единство истины, добра и красоты мы можем видеть только в Боге — в мире мы имеем дело с осколками, но тем проще нам ориентироваться в ситуации. Если мы чувствуем, что истина, добро и красота соединяются, то мы понимаем, что движемся верным путем. Поэтому сами понятия не нуждаются в оправдании, в прояснении нуждается момент их противопоставления. Тот же Ницше в «Воле к власти» писал об антагонизме доброго и прекрасного. Но на самом деле этот антагонизм возникает там, где разрывается связь трансценденталий. У Достоевского там, где некрасиво, — там и неистинно. И это верная интуиция: когда работает, например, ученый (можно вспомнить Фрэнка Вильчека, лауреата Нобелевской премии, который написал книжку «Красота физики»), — он движется в сторону красоты. Если он видит, что принцип гармонии нарушается, — значит, с решением что-то не так. Это интуиция красоты в движении к истине. Обесценивание добра, красоты и истины связано с неполадками в нашей оптике и утратой веры в их единство — еще Аристотель определял благо как то, к чему всё стремится, вот так и мы стремимся к единству этих понятий. Эпистемология невозможна без понятия истины, а если мы откажемся от добра, то никакое общество не сможет существовать без него. И сколько бы Ницше ни старался убедить нас в обратном, это пафосная, индивидуалистическая позиция, которая нежизнеспособна на социальном уровне. А уж если отказываться от красоты, мы задохнемся. Попытка переоценки ценностей в XX веке связана с неким выцветанием этих основополагающих понятий, и наша сегодняшняя задача как раз состоит в том, чтобы вернуть им яркость и привлекательность.

— Сейчас подумала, что об умалении этих понятий свидетельствует сам язык: добро стало «добреньким», красота «красивенькой»... С истиной, правда, такого не произошло, но её вообще чуть ли не отменили, говоря: «У каждого своя истина». Как все-таки прийти к тому, что истина одна, а красота объективна, а не «каждому свое»? И как избежать при этом обвинений в репрессивности — мол, сидишь тут, белый цисгендерный мужчина, учишь нас?

— Это целый клубок противоречий, но я попробую сказать несколько слов на эту тему. Если мы оставим риторику и будем вглядываться в суть логически, этически и эстетически, то мы увидим, что за этим стоит определенная точка зрения, которая очень мало связана с логикой, этикой и эстетикой. Вот, допустим, «У каждого своя истина». Что это значит? Только то, что в данный момент мы не можем достичь какого-то единства. Но если мы правда признаем, что у каждого своя истина, диалог между нами окажется невозможным. Потому что диалог между представителями разных культур возможен только на том основании, что есть что-то, что их объединяет. Как законы логики одинаковы для всех, точно так же понятие истины является чем-то общим для всего сущего, потому что истина и бытие обратимы, истина высвечивает сущее (на это намекал еще Аристотель). Поэтому, если мы оставим досужие разговоры о том, что у каждого своя истина, и попытаемся серьезно продумать проблему, то увидим, что мы можем в какой-то момент не достигать согласия по некоторым вопросам, но мы не можем не признать, что теоретически и потенциально такое согласие возможно, а значит, при определенных условиях мы можем договориться, прийти к единству. Из этого следует, что, отключая репрессивный элемент и признавая существующие между нами различия, мы можем общаться. В противном случае человеческая речь будет невозможна. Когда мы приходим в суд, мы не говорим, что у каждого своя истина, а хотим докопаться до правды. Если нет истины, мы строим новую вавилонскую башню, говоря на разных языках. Но мы выражаем на разных языках одни и те же мысли.

Что же касается вопроса о белых мужчинах — эпоха толерантности принесла нам мир, борьба с расизмом — во многом борьба против фундаментализма. И за этим опять-таки стоит единство. Само признание различий ведет к единству — это то поле, в котором конституируются различия. Еще неоплатоники показывали, что там, где есть Многое, обязательно будет и Единое.

Теорема Пифагора для всех

— А не занимаемся ли мы элитарной культурой? Как показать, что чтение Достоевского и Ницше — не прихоть?

— Должен ли математик оправдываться, что он разбирается в числах? «Элитизм» бывает двоякого рода: надменный, когда человек надувается от гордости, от сознания того, какой он знающий и выдающийся, и подлинный, который на самом деле является аристократизмом не крови, а духа. Высокая культура ничего не навязывает: мы видим её обоснованность, она сама свидетельствует о себе. Давайте опять вспомним Аристотеля: есть такие типы энергий, которые совершаются ради них самих. Вот так прекрасное ценно само по себе. Мы стремимся изучать классическое наследие не только для того, чтобы что-то от него получить, а потому что оно само по себе привлекательно. А еще оно как раз-таки имеет массовый характер: для человека со здоровыми инстинктами характерно стремление к ясности. «Эстетствующие» люди пытаются показать привлекательность грязи, порока, насилия — но на самом деле там ничего нет. Поэтому высокое искусство открыто для любого человека, а вот стремление к «элитарности» требует определенного склада мышления. Если смотреть работы провокационного художника, сначала нужно узнать круг его идей, принять их, а когда ты смотришь на картину да Винчи, ты без всяких подписей можешь оценить её достоинство. Это напоминает мне диалог Платона «Менон», когда Сократ с помощью наводящих вопросов помогает мальчику-рабу доказать теорему Пифагора. Вот так и с высокой культурой: к ней нужно подвести, но сделать это легко, без долгих увещеваний. Мне нравится говорить со студентами о красоте: красота доступна всем, а «болезненная утонченность» как раз-таки существует для немногих.

— Вы говорите не только со студентами, но и на более широкую аудиторию: я знаю, что вы принимали участие в проекте «Не верю» телеканала «Спас». Расскажите о своем опыте телевещания.

— Мне кажется, что как не нужно оправдывать красоту, так и не надо доказывать бытие Бога: именно репрессивность нашего доказательства может отталкивать. Здесь нужно показать, какие мы классные, когда верим в Бога, и тогда к нам потянутся. Я поставил перед собой задачу поговорить о красоте христианской веры, потому что верующий человек может быть очень счастливым, если это светлая вера, лишенная вымученности и постоянного самоуничижения. Вера дает людям радость, надежду и силы жить. А еще она красива. Нам нужно занять позицию наблюдателя, не утверждать и не отрицать, а просто смотреть на жизнь, как делает Терренс Малик в своих фильмах. И если мы откроемся прекрасному, станет ясно, насколько легка оказывается вера в Бога, она естественно обретается в столкновении с красотой. Здесь не может быть научного доказательства, потому что Бог не связывает Себя цепями насилия — если бы Он так делал, мы бы всё давно уже верили. Доказывает Великий инквизитор, а Бог предпочитает свободу, творчество и поиск. Нельзя доказать, зачем мы делаем добро: можно найти какие-то причины, рассказать о том, как homo sapiens пришел к пониманию добра через альтруизм, но вот почему мы хотим делать добро — ответа нет. Нельзя объяснить этические постулаты из научных данных, потому что из описательных, дескриптивных предложений логически невозможно вывести прескрипции, долженствования. Это просто логический закон, открытый Юмом и развитый метаэтиками. Объяснительные теории работают «назад», в то время как дело этики — двигать человека вперед.

От смерти к жизни

— И последний вопрос: а можете назвать несколько примеров такого радостного искусства, показывающего нам красоту веры? Теоэстетического искусства?

— Мой хороший друг Александр Солдатов любит повторять, что прекрасный пример современного теоэстета — Теодор Курентзис. Это пример того, как можно, никому ничего не доказывая и просто делая свое дело, не спрашивая ни у кого разрешения, говорить о вечном — так и появился ансамбль MusicAeterna. Мне нравится Эндрю Уайет, американский художник-реалист, с иронией замечавший, что в начале своей карьеры он был где-то в хвосте современной культуры, а под конец своей жизни оказался впереди, потому что XX век весь занимался деструкцией искусства, а в конце XX века оказалось, что реализм Уайета интереснее и современнее авангарда. Теоэстетика — это ведь простая вещь: это любое искусство, которое славит красоту, в котором нет антагонизма между красивым и добрым, добрым и истинным, красивым и истинным. И ничего страшного, если голос этого искусства пока негромок. Христианская культура вообще живет моментами умирания и воскресания, она привыкла к этому со времен Голгофы. Главное — сегодняшнее ощущение востребованности красоты: она нужна, её взыскуют и обретают. И тогда культура окажется способной к преображению.