Богословие долгой жизни

Зачем живет человек? На этот вопрос многие даже не пытаются ответить, кто-то говорит: «Живу, чтобы жить», а некоторым дается счастье познать смысл существования еще в детстве. Допустим, «теоретический» вопрос удается обойти. Но на пути встает другой, «практический». Даже если я не знаю, «зачем», мне нужно определить, «сколько». А в этом «сколько», если присмотреться, прячется забытое «зачем». Речь о том, в каком возрасте человек способен себя представить, а в каком уже нет. Хотя бы интуи­тивно, полусознательно он соотносит себя сегодняшнего с собой ­завтрашним. Он пытается понять, выдержат ли его ценности испытание надвигающимися душевными переменами, болезнями и особенно старостью. В зависимости от жизненных установок, последние годы земного пути покажутся ему Божиим даром или изощренной пыткой перед неизбежной казнью. Тем важнее понять, почему одни древние праведники полагали, что именно долголетие является признаком их близости к Богу, а другие почитали эту жизнь за ничто.

Шестая глава книги Бытия повествует о двух катастрофах, которые по воле Божией должно было пережить человечество. Одна — всемирный потоп. Но еще до потопа Господь наложил на людей куда более страшное наказание: в несколько раз сократил время человеческой жизни, ограничив ее 120 годами. Это повеление Божие сработало не сразу. Потомки Ноя жили почти так же долго, как и допотопные патриархи. Например, внук Ноя Арфаксад достиг четырехсотлетнего возраста. Но постепенно срок жизни сокращался и достиг привычных для нас 70-80 лет, так что возраст Моисея и Иисуса Навина уже казался их современникам сверхъестественным. То, что 120 лет — не условность, знают и люди XX века. Практически все старейшие долгожители нашего времени скончались, не разменяв тринадцатого десятка лет.

Почему Господь наслал на землю потоп, ясно указано в Библии. Грех достиг самого центра человеческого существа и полностью овладел «образом Божиим», не давая никакой возможности совершить нравственно верное волевое движение (Быт. 6, 5). Человечество в духовном смысле уже было мертво и нуждалось в спасительном обновлении. Не случайно всемирный потоп стал прообразом Крещения, а Ной и его ковчег — символами Христа и Церкви. Однако указанные «причины» потопа сами по себе являются лишь следствиями первой катастрофы, смысл которой не лежит на поверхности. Понятно, что сокращение жизни связано с возрастающей грехов­ностью человека. Однако неясно, где пролегает та черта, которую переступили люди, чем и навлекли на себя наказание Божие.

Божественное повеление предваряется словами, которые и описывают «состав преступления» тогдашнего человечества: «Когда люди начали умножаться на земле и родились у них дочери, тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал» (Быт. 6, 1-2). Согласно большинству толкований, «сынами Божиими» в тексте Библии названы ангелы, или люди, имевшие сак­ральный статус, то есть являвшиеся проводниками воли Божией на земле. В чем же заключался их прегрешение? Если читать эти строки, не обращая внимания на контекст, то ничего предосудительного в поступке «сынов Божиих» и «дочерей человеческих» найти невозможно. Ни те, ни другие не совершали прелюбодеяния и не преступали воли родителей. Тем меньше понятна та страшная кара, что постигает людской род.

Единственным, кто предъявляет счет человечеству за содеянное, оказывается Сам Бог. Логично предположить, что люди нарушили какую-то фундаментальную заповедь и совершили нечто более страшное, нежели банальное прелюбодеяние. Неслучайно указанный отрывок имеет параллели с описанием преступления Евы, которая «увидела, что дерево хорошо <…> и взяла плодов его» (Быт. 3, 6). 

Еврейский автор в обоих случаях использует ­слова «ra’a» (­видеть), tob (хороший, красивый) и laqah (брать, взять). Тем самым подчеркивается, что люди накануне потопа совершили второе грехопадение, которое и по содержанию, и по последствиям было сопоставимо с первым.

Табу на вкушение плодов райского дерева было указанием на то, какой путь к Богу является неправильным. По словам святого Ефрема Сирина, грех Адама состоял в том, что он попытался приложить к Творцу мерки тварного мира, низвести Его до своего уровня понимания, упростить Божество и использовать в своих целях.

Вероятно, и браки, описанные в шестой главе, есть лишь символ соединения божественного и человеческого, которое происходит преступным путем. Существует правдоподобная гипотеза, что данный библейский пассаж направлен против языческих ритуальных практик, зачастую изображавших союз богов и земных женщин. С помощью этих обрядов народы, окружавшие Израиль, как они полагали, соединялись с определенной духовной реальностью, получали те или иные житейские блага, здоровье, мудрость и даже бессмертие. Для богоизбранного народа источником всего этого мог быть лишь Господь, и потому подобный брак был понятной для читателя метафорой богоотступничества.

Итак, первое грехопадение состояло в попытке причаститься божественному знанию без всецелого преображения познавательной способности человека. В то время как второе было предательством единобожия и попыткой удов­летворить «религиозные потребности» с помощью низших духовных существ или людей, эти существа символизирующих (и тем и другим могли быть «сыны Божии»). Первые строки шестой главы фактически рассказывают нам о рождении язычества. Но почему же это событие повлекло за собой столь радикальную перемену в человеческой физиологии?

Ответ на этот вопрос дает третий стих шестой главы: «И сказал Господь: „Не будет Дух мой пребывать в людях вечно, потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет“» (Быт. 6, 3; перевод исправлен). Эти слова также имеют параллель в истории грехопадения. После того как Адам и Ева нарушили запрет на вкушение от древа познания, Бог воспрепятствовал тому, чтобы первые люди сорвали плод с дерева жизни и стали бессмертными (Быт. 3, 22). Выходит, что в обоих случаях наказанием за грех является отсечение человека от источника вечности, называется ли он «древом жизни» или «духом Божиим». Надо заметить, что в библейском миросозерцании и в еврейском языке нет места «вечности» в современном философском смысле. Еврейское ‛olam (его автор использует в третьей и в шестой главе) — это очень длительное время или неопределенно отдаленное будущее. В последующие времена отсутствие этого понятия несколько мешало носителям иудейского сознания правильно понимать смысл мессианского царства, наступление которого они мыслили в категориях времени. Однако перед библейским автором благодаря этому открывалась новая богословская перспектива. Он получил в свое распоряжение ­систему «­хронологических» образов, с помощью которой мог описать процесс постепенного отпадения человека от Бога. «Вечность» для ветхозаветного писателя делима. Человечество лишается ее словно по частям. Сокращение лет жизни — всего лишь символическое указание на качественные изменения, происходящие с человеком. Адам был отсечен от вечной жизни, но выразилось это не в том, что он стал жить меньше. Следствием его «прозрения» стало иное восприятие внешнего мира и в том числе своего тела, физиологической составляющей личности. Они предстали чем-то внешним и потому неподвластным его воле. Аналогично следует мыслить и случившееся с допотопным ­человечеством.

Произошла децентрализация религиозной жизни. Духовная вселенная человека утратила незримое солнце, вокруг которого вращались мысли и желания. Ускорился процесс распада личности, начало которому было положено в Эдемском саду. И поскольку человек — существо не только духовное, но и телесное, разложение души привело к изменению физиологии. Причем последствия второго грехопадения, как и первого, оказались необратимы: человечество могло вернуться к единобожию, но сто двадцатилетний возраст так и остался для него непреодолимым рубежом. И в свете этого долголетие живших до потопа патриархов представляется совсем иначе.

Не одно поколение ученых бьется над загадкой «Книги Бытия Адама» (Быт. 5), родословия патриархов от первого человека до Ноя. Какова функция пятой главы в общей структуре библейского текста? Конечно, нельзя забывать о том, какую роль вообще играла генеалогия на Ближнем Востоке. Ближневосточное сознание исторично. Семиты принадлежали к числу тех народов, для которых отношения между предками и потомками были способом причастия к божественной реальности. В этом смысле важно не столько количество лет, прошедших от Адама до потопа, сколько сам факт непрерывности рода, связующего конкретного израильтянина и Отца первого человека, который тем самым становится и Отцом того, кто возводит свой род к Адаму. Поэтому некоторые ученые объясняли небывалые числа, приведенные в генеалогии, необходимостью вписать в определенный временной промежуток символическое количество поколений. 1656 лет от первого сотворения мира до второго (то есть примерно 4000 — 2300 гг. до н. э.) — период, охватывающий время от возникновения первых государств на Ближнем Востоке до появления письменности. Благодаря государству и изобретению письма рождается история и историческая память, которой в случае еврейского народа был доступен указанный отрезок временной прямой… В этой гипотезе смущает бессистемность в приведенных числах. Если бы указываемый возраст был условностью, логично было бы использовать символические числа, например, кратные двенадцати. Ситуация усугуб­ляется еще и тем, что текст существует в нескольких версиях. Еврейский оригинал, греческий и самаритянский переводы дают различные цифры, и какой вариант ближе к изначальному, ученые спорят до сих пор.

Есть и другое объяснение: библейский автор подражал так называемому «Спис­ку царей Шумера и Аккада» — документу, перечисляющему правителей Месопотамии с мифологических времен до XVIII в. до н. э. Вот образец текста для сравнения: «После того как царство сошло с неба, царство было в Эридуге. В Эридуге Алулим стал царем. Он правил 28 800 лет. Алальяр правил 36 000 лет. Два царя правили 64 800 лет. Потом Эридуг пал, и царство было передано в Бад-тибиру. В Бад-тибире Энменлуана правил 43 200 лет... Затем был потоп… » После потопа возраст среднестатистического шумерского царя падает в несколько раз. А правители, ближайшие по времени к автору «Списка», живут уже правдоподобно мало. Казалось бы, параллель очевидна. Однако есть и существенные различия. Во-первых, шумерский список — это вообще не генеалогия, а последовательный перечень правителей, совершенно необязательно связанных кровными узами. Во-вторых, сокращение возраста царей в месопотамском тексте никак не объясняется и, скорее всего, вызвано переходом с 60-ричной системы записи на 10-ричную. Библейский же автор объясняет, почему земному пути человека был положен предел в 120 лет.

Некоторые ученые попытались связать продолжительность жизни патриархов с различными астрономическими циклами, которые, благодаря вавилонским астрономам, были хорошо известны образованным людям на Ближнем Востоке. Например, 365 лет, которые прожил Енох, соотносились с количеством дней в году, а 777-летний возраст Ламеха — с периодом вращения Юпитера вокруг Cолнца. Эта смелая гипотеза также страдает односторонностью. Она в противовес «теории заимствования» объясняет смысл конкретных чисел, но «за деревьями не видит леса». Содержание пятой главы как цельного текста остается непроясненным.

Каково бы ни было происхождение указанных в Священном Писании чисел, имеем ли мы дело с другим способом летоисчисления или астрономической символикой, они важны не сами по себе, а в контексте последующей физиологической катастрофы. Арифметическая эквилибристика «Книги Бытия Адама» без последующего описания грехопадения представляется лишь разновидностью традиционного языческого мифа о «золотом веке». Этот миф, конечно, присутствует в тексте пятой главы, но в преображенном виде, в качестве точнейшей богословской метафоры. Возраст любого из патриархов, в разы превосходящий то, на что способен человеческий организм, указывает на принципиально иную степень причастия людей того времени к вечности, а значит, и к божественной жизни. Интересно, что древнейшие попытки описать мессианское царство также обращались к «хронологической» образности. Там, где современный человек поставил бы слово «вечность», еврей ставил «долгую жизнь»: «Там не будет более малолетнего и старца, который не достигал бы полноты дней своих; ибо столетний будет умирать юношею, но столетний грешник будет проклинаем» (Ис. 65, 20). 

Подобная трактовка долголетия патриархов, конечно, ставит вопрос о долголетии в послепотопном мире: связана ли «долгота дней» и нравственная состоятельность человека? Священное Писание говорит об этом двусмысленно, не позволяя нам сразу разрешить недоумения. Конечно, приходят на ум образы праведников: Авраама (Быт. 25, 8; ср. 15, 15), Гидеона (Суд. 8, 32) или Давида (1 Пар. 29, 28), которые дожили до глубокой старости, тихо скончались и были похоронены в фамильных гробницах. Подобная участь представляется богодухновенным писателям высшим даром Божиим (Пс. 20, 5). Библейские мудрецы (Пр. 3, 1) и Сам Господь указывают на прямую зависимость долголетия от соблюдения заповедей (Исх. 20, 12; Втор. 30, 20; 3 Цар. 3, 14). 

Однако библейская максима входит в противоречие с другими свидетельствами Священного Писания. И прежде всего с ней спорит Иов, который указывает на очевидный факт долголетия людей аморальных: «Почему беззаконные живут, достигают старости, да и силами крепки? Дети их с ними перед лицем их, и внуки их перед глазами их» (Иов. 21, 7-8). В наше время мы можем легко припомнить несколько злодеев, которые дожили до преклонных лет. Достаточно вспомнить «сталинского сокола» Лазаря Кагановича или нацистского преступника Рудольфа Гесса. Как объяснить это противоречие?

В большинстве книг Писания нет учения о посмертной судьбе. Именно поэтому возникает представление о долгой жизни как божественной награде. Если после смерти ничего нет, то продолжительность земного пути, количество рожденных детей и житейское благополучие приобретают абсолютное значение. Ветхозаветный взгляд на старость как на дар Божий соседствует со строками, описывающими последние дни жизни как мучение (2 Цар. 19, 35; 3 Цар 1, 1-4; Ек. 12, 1-5), Но в этом-то как раз никакого противоречия нет. Ветхий человек полагает свое счастье в этой жизни, но здешняя радость всегда смешана с печалью. И даже дар Божий искажается живущим в человеке тлением.

Закономерен и страшен вопрос Иова, который, как и всякий человек Ветхого Завета, не имел надежды ни на посмертное воздаяние, ни на телесное воскресение. Раз счастье и праведность не связаны, то и между Богом и человеком нет общения. Что же отвечает Иову Творец? Он в последних главах загадочной книги (Иов. 38-42) говорит, что в отношениях Бога и человека нет строгих закономерностей, во всяком случае, таких, которые мог бы вместить человеческий ум. Заезженная фраза «неисповедимы пути Господни» (ср. Рим. 11, 33) тем чаще произносится, чем меньше подвергается осмыслению. Апостол Павел, вторя автору книги Иова, свидетельствует, что мы не имеем никакого права устанавливать связь между нравственным состоянием другого человека и замыслом Бога о нем. Обетования о долголетии и основанные на них поучения обращены не ко всем людям сразу, а к конкретному читателю, то есть ко мне «здесь и сейчас». Библия призывает к «критике бого­словствующего разума», указывая, что область применения моего этического суждения не должна быть шире границ моего сердца. Если я буду соблюдать заповеди, я буду жить долго… Но и это удел скорее «ветхого человека». Книга Иова предлагает совершенно иное. Она говорит: если ты праведен, ты угоден Богу. А в чем должно выразиться Его благоволение — в земных радостях или невзгодах, уже не тебе судить.

После вавилонского плена Израиль осознал, что самый главный дар Божий — это Сам Бог, и вернулся к почитанию Творца. В пророческих текстах мы не найдем и намека на «мещанскую» этику древнейших книг Писания. Никаких «взяток» в виде долгих лет жизни еврею уже не предлагается. В послепленный период возникает учение о грядущем воскресении мертвых и вечном пребывании Господа вместе со своим народом. Долголетие утрачивает религиозный смысл, старость остается лишь образом причастия к божественной реальности. В еврейской литературе появляются нотки скепсиса по поводу соотношения долгожительства и нравственного совершенства: «Не в долговечности честная старость и не числом лет измеряется: мудрость есть седина для людей, и беспорочная жизнь — возраст старости… Праведник, умирая, осудит живых нечестивых, и скоро достигшая совершенства юность — долголетнюю старость неправедного» (Прем. 4, 8, 9, 16). Говорит ли это о том, что долголетие бессмысленно? Думаю, что нет. Именно потому, что отношения между Богом и человеком не подчиняются никаким закономерностям (даже если эти закономерности устанавливает специалист в области богословия), долголетие является даром любви. Любовь ничем не обусловлена. Значит, человек живет долго не потому, что он хорош, а потому, что он любим.