Архиерей, который любит джаз
СЕМЬЯ КАК ПРИМЕР
— Владыка, почему вы не считаете себя петербуржцем?
— Я не петербуржец, коим по праву называл себя мой отец, священник Николай Ишунин. Вот он был потомственный дворянин, родился в 1914 году. Помню, с ним такой случай произошел. Однажды папа, уже будучи в пожилом возрасте, ехал уставший после службы в трамвае. Заходит в вагон женщина, папа остается сидеть. Женщина взглянула на отца удивленно-возмущенно: «Вы, видно, не ленинградец. Женщина стоит, а вы — сидите». Папа ответил: «Вы правы. Я не ленинградец. Я петербуржец».
— Ваш отец, успешный театральный художник, после Великой Отечественной войны вдруг поступает в Духовную cеминарию, затем становится священником. В те времена такая глобальная перемена профессии была чревата многими трудностями, в том числе и материальными.
— До учебы проблем с деньгами для отца действительно никогда не существовало. Художник, оформлявший город к Октябрьским праздникам, к Первомаю, получал по тем временам очень много. Ему даже предлагали квартиру на Московском проспекте, он отказался — мол, далеко от работы. А жили мы тогда на Красной (Галерной. — Прим. ред.) улице, где я и родился в 1951 году. Там все театры были под боком. Рядом была и Мариинка, в которой папа тоже «халтурил». После принятия священнического сана ему, естественно, уже не предлагали никаких квартир. Мы переехали на проспект Обуховской обороны и ютились вчетвером в комнатке площадью семнадцать квадратных метров. В то непростое для нашей семьи время папа обратился к своему старому другу Николаю Черкасову, с которым хорошо был знаком по театру. Тогда тот был депутатом Верховного Совета СССР. И Черкасов предложил моему отцу приобрести участок во Всеволожске, в поселке Бернгардовка, под строительство дома. Участок был довольно далеко от платформы. Но Черкасов тогда папу успокоил: «Отец Николай, эти участки все застроятся». Так потом и получилось.
— На кого в ту пору вам хотелось равняться?
— Для меня во всем примером был отец. Не только как священник, но как муж моей мамы. Они познакомились в театре во Пскове, где папа тогда ставил спектакли как художник, а мама работала бутафором. Папа был старше мамы на 14 лет. Его любовь к маме осталась для меня на всю жизнь примером того, как мужчина должен любить женщину.
— Никогда не ссорились?
— Может, и бывали какие-то и разногласия между ними, но чтобы кто-то из родителей повысил на другого голос — такого мы с сестрой не слышали никогда. Мой папа очень часто дарил маме цветы. Моя мама никогда не покупала себе одежду. Папа знал все её размеры, и обуви в том числе. А у нее был редкий 34-й с половиной, и роста она была небольшого! И всё, что ей папа покупал, мама носила с радостью. Отец не заставлял нас соблюдать пост. Сам он ел мясо всего два раза в год: на Пасху и на день Ангела мамы. Мамин день рождения был 12 апреля, позже в этот день полетел в космос Гагарин. И очень часто на этот день выпадал Великий пост. Поэтому мы всегда отмечали день Ангела: Тамары, царицы Грузинской, третье воскресенье после Пасхи. И у нас опять пекли куличи, пасхи. Приходили и священники, и актеры, кто помнил маму по театру, поздравляли. И когда они пели песни, окна открывались, было уже тепло. И наши соседи по дому внизу во дворике сидели, слушали. После смерти Сталина пришедший к власти Хрущёв сказал: «Через двадцать лет вы увидите последнего попа… на экране». И мой папа в те годы, уходя на службу, прощался с нами, как в последний раз, и говорил: «Я вернусь или не вернусь, еще неизвестно».
В 1958 году мы переехали жить в строящийся дом в Бернгардовке. Отец служил в Никольском кафедральном соборе в Ленинграде. И раза два-три в год папа шел служить Литургию из Бернгардовки в Никольский пешком. Расстояние было огромное. Уж не знаю, когда он вставал. Выходил из дома папа еще ночью: то ли в три, то ли в четыре часа. Сам выбрал для себя такой обет служения Церкви Христовой.
ИГРУШКА В ИКОНОСТАСЕ
— Расскажите о своей встрече с преподобным Симеоном Псково-Печерским.
— Эта случилось в конце пятидесятых годов. Я был еще совсем мальчиком. Мы приехали в монастырь всей семьей: с папой, мамой, сестрой. Долго стояли в очереди, ждали. У отца Симеона было всегда множество посетителей. И вот настал, наконец, наш черед зайти к батюшке. Папа попросил, чтобы старец благословил нас всех. Доходит очередь до меня, и тут старец отец Симеон сам просит благословения у меня, мальчишки. «Батюшка! Вы — и у него?!» — невольно вырвалось у папы. «Отец Николай, молчите, он будет выше вас», — ответил старец.
В старце Симеоне было всё — всепрощение, смирение, милосердие. Находясь в келье святого, я чувствовал, как от него исходит свет. Я тогда не знал, что это и есть Фаворский свет, исходящий от людей, полностью посвятивших себя служению Богу. От памятной той встречи у меня остались две игрушки — пластмассовый петушок и мышка.
Как-то раз, спустя много лет после тех событий, референт моего друга, епископа Царскосельского Маркелла, Ирина Горбачёва, увидела в моем домашнем иконостасе этого пластмассового петушка. «Симон! Ты всё в игрушечки играешь», — засмеялась Ирина. «А ведь это тот самый петушок, которого мне старец в детстве подарил», — говорю я. Она сразу в лице переменилась, перекрестилась и приложилась к петушку как к святыне.
— А в гостях у старца Николая Гурьянова вам бывать доводилось?
— К отцу Николаю на остров Залит я долго боялся ехать. Епископ Маркелл рассказывал мне следующую историю. Он ездил к отцу Николаю с музыкантом из группы ДДТ. По пути к батюшке тот шутил, балагурил, а после встречи со старцем всю дорогу обратно до Питера молчал, переосмысливая свою жизнь. Остров Залит я посетил уже после смерти отца Николая. Мне подарили епитрахиль, которую носил старец и которой накрывал головы людей, приходивших к нему на Исповедь. Теперь епитрахиль эта хранится у меня дома. Когда я бываю в России и люди приходят ко мне за исповедаться, то всегда при разрешительной молитве я использую епитрахиль отца Николая.
СВЯЩЕННИК НА ПЛАЦУ
— Кто еще из духовных учителей сыграл в вашей судьбе решающую роль?
— Судьбоносной личностью в жизни моей стал митрополит Ленинградский и Новгородский Никодим (Ротов). У меня раньше и мысли-то не было, что я стану монахом. Я всегда был уверен, что буду, как папа, священником! Думал, семья любящая у меня будет, домашний очаг. А столкнувшись с владыкой Никодимом, я по-другому стал представлять идеал служения Церкви. Понял, что необходимо полностью отдать себя Христу. Впервые владыку я увидел в 1963 году, когда он только был назначен на Ленинградскую кафедру. Он приезжал к нам на дачу, которую мы тогда хотели продавать ввиду тяжелого материального положения. А владыка хотел купить нашу дачу для епархии. Но впоследствии выяснилось, что это невозможно: туда иностранцев нельзя возить — полигон рядом. И тогда владыка купил дачу в Комарово.
У митрополита Никодима память была прекрасная, чудная. Он сразу меня вспомнил, когда 20 июля 1970 года папа привел меня к нему для благословления на поступление в Духовную семинарию. И владыка не только меня благословил поступать, но и дал добро мне у него иподиаконствовать.
Поступали в семинарию мы с Германом Ветровым, будущим епископом Царскосельским Маркеллом. Жили с ним в одной комнате № 28. Там все были ленинградцы. Её так и называли — «ленинградская комната». Раньше ведь ленинградцы должны были жить и ночевать в семинарии, отпрашиваясь домой лишь изредка, в увольнение, как курсанты в военных училищах. Нас училось всего 180 человек — в семинарии и в Академии. Когда у моей сестры намечалась свадьба, я два часа простоял в кабинете у инспектора семинарии отца Владимира Сорокина — прошение писал, чтобы мне разрешили ночевать дома после свадьбы моей сестры. Очень строго с этим было!
После поступления, когда владыка Никодим вернулся из Москвы, я стал у него иподиаконстовать. Будущий владыка Маркелл был книгодержцем у владыки, а я посошником, с посохом стоял. Но поскольку мне тогда уже исполнилось 18 лет, в октябре 1970-го мне пришла повестка в армию. В этом же году был призван и Герман, и наш общий друг Петя Лебедев, будущий игумен Пантелеимон.
— В каком роде войск вам довелось служить?
— Я служил в войсках Гражданской обороны, это химические войска. Наши «наследники» — МЧС. На всю Россию было таких пять полков всего. Я служил в учебном батальоне в Колпино. Отец ко мне приехал на принятие присяги. Спрашивают: «Кто-то из родителей хочет речь сказать?» Мой папа вышел, поприветствовал взвод. Потом было построение роты. Замполиту доложили: вот, человек хорошо говорит. И отец выступал уже перед ротой. Затем — построение полка. Замполит у меня спрашивает: «Ваш папа перед полком может выступить?» Папа соглашается. Полковник обьявляет: «Сейчас перед вами выступит… — и, уже обращаясь к отцу: — вы кто по профессии?» Отец отвечает: «Священник». Следует длинная, тяжелая пауза. «…Выступит товарищ Ишунин!» — наконец объявляет полковник.
Умирал отец во время моей армейской службы. Мне дали отпуск. Приехал прощаться с папой и митрополит Никодим, а личным секретарем у него тогда был нынешний Святейший Патриарах Кирилл. И вспоминается комнатка нашей старой квартиры. Папа лежит. Владыка Никодим сидит у его постели, нынешний Святейший стоит. Папа обращается к владыке: «Владыка, у меня к вам просьба. Не бросайте моего сына». Митрополит Никодим свое слово сдержал. До самой смерти он был со мной.
120 ВОПРОСОВ МОНАХУ
— В каком возрасте вы приняли решение о монашеском постриге?
— Мне тогда 23 года исполнилось. В 1974 году владыка Никодим сопровождал Святейшего патриарха Пимена в Болгарию. Поездка была ответственная, владыка переживал, и возвратился оттуда с очередным, четвертым, инфарктом. Он лежал в своей резиденции в Серебряном Бору, и я, как дежурный иподиакон, жил вместе с ним. Перед Рождеством, 23 декабря, приехали туда представители Духовной семинарии, Академии. Все тогда думали, что владыка уже не поправится. Я сидел возле лежащего в постели митрополита — и написал ему прошение на монашество. Он подписал: «Благословляю добрые намерения Володи». И отдал бумагу отцу Владимиру Сорокину, инспектору Ленинградских духовных школ. В январе владыка стал чувствовать себя лучше. Тогда он обратился к своему доктору: «Я здесь не поправлюсь, мне нужно вернуться в Ленинград, я буду там дома».
Но врачи отказывались перевозить владыку Никодима самолетом. Тогда решили ехать поездом, и я сопровождал митрополита с чемоданчиком медикаментов. Помню, нас на «Чайке» завезли на Ленинградский вокзал, мы сели в купе. Но там, в поезде, топили, зима же! А владыке дышать нечем, ему душно — человек с инфарктом. Тогда я подошел к проводнице, дал ей 25 рублей (по тем временам большие деньги) и попросил выключить титан. Другие пассажиры тут же начали волноваться: «Почему же не топят?» Проводница лишь разводила руками: «У нас что-то плохо работает». Таким образом нам удалось добраться до Ленинграда. Мы приехали — машину уже подогнали к перрону, посадили владыку и благополучно довезли до его покоев на набережной Обводного канала.
«Володя, — обратился ко мне владыка по приезде, — ты же прошение подавал. Давай-ка совершим твой монашеский постриг». А тогда, в декабре 1974 года, архимандрит Кирилл (Гундяев) вернулся из Женевы. И его назначили ректором Ленинградских духовных школ. Владыка предложил 16 января поехать нам втроем в Комарово. Будущий патриарх был за рулем. Вернувшись оттуда 17-го числа, владыка постриг меня в монахи: «Симон, постригается… Симон». А после пострига начал вдруг называть меня Петром. «Неужели он забыл, что меня Симоном назвал?» — подумал я. А потом он обратился так: «Симоне Ионин, любишь ли мя?» Оказалось, он меня в честь апостола Симона - Петра постриг.
После семинарии я поступил в Академию, будучи с 1 сентября 1975 года личным секретарем владыки Никодима. Поскольку я сопровождал владыку и в зарубежных поездках, и порой чаще мы бывали в Москве, чем в Ленинграде, я написал прошение о свободном посещении занятий. И все три года учебы я заочно, по мере подготовки, сдавал экзамены. Помню, пришел сдавать патрологию к нашему ректору, архимандриту Кириллу. Нужно было подготовить ответы на 120 вопросов. Он с первого как начал меня спрашивать — и до 60-го дошел! «Отец Кирилл, я устал», — говорю. «Хорошо, придешь завтра».
И на следующий день остальные 60 вопросов мне задал. И поставил «отлично».
В то время 24 часа в сутки я находился рядом с митрополитом Никодимом. Он отпускал меня домой всего раз в год, на мой день рождения. Архимандрит Кирилл уходил от владыки Никодима в первом часу ночи, я ему мерил давление, пульс. Тогда не было еще всех этих современных препаратов. И утром, когда отец Кирилл приходил, он спрашивал у меня: «Как владыка сегодня ночевал?» Я отвечаю: «Владыка сегодня ночевал хорошо. Только четыре раза меня поднимал ночью». То есть я четыре раза за ночь делал уколы владыке.
СЕКРЕТАРЬ МИТРОПОЛИТА
— Владыка Никодим отличался грозным нравом?
— Владыка был справедливым. У него было одно замечательное качество: незлопамятность. Помню такой случай. В Успенской крестовой церкви Митрополичьих покоев подходит ко мне иеромонах Сергий и испрашивает благословения: «Симон, а можно, после службы мы разговеемся здесь?» Я, подумав, разрешил. Приезжаем с владыкой Никодимом. С нами консул Франции со своей дочкой. Заходим в Академию и слышим пение. Подымаемся — а оно всё сильней и сильней. Доносится оно из покоев владыки Никодима. Заходим — а там отец Сергий с певчими сидит поет! «Симон, за мной! Кто позволил?» — владыка изменился в лице. «Владыка, простите, я», — отвечаю. «Ты что, здесь хозяин?!» — берет свой архиерейский посох… и на глазах всего духовенства за мной с этим жезлом бежит! А я — от него: в свою келью. Потом р-р-рраз! — эта палка о дверь моей комнаты разбивается, все разбегаются! «Симон! Иди за мной!» — приказывает владыка. Я прихожу. «Рассаживай гостей!». А у меня слезы текут. Потом, когда уже все разьехались, владыка к себе ушел. Вдруг — звонок от него! «Симон! Зови Сергия!» — требует владыка.
Подымаюсь к отцу Сергию. Сергий надевает подрясник, рясу, крест надевает. «Сергий, — говорю, — крест снимай! А то сейчас спустимся, владыка сам его с тебя снимет!» Митрополит уже лежит в постели, у него давление подскочило. Лекарствами пахнет. Он задает Сергию единственный вопрос: «Сергий! Это Симон разрешил?» Тот ответил: «Да», и пролепетал: «Владыка, простите». Владыка нас прогнал: «Вон отсюда!». Но ни разу больше про случай этот митрополит Никодим не вспоминал. Он всё высказал, с посохом за мной побегал. А потом — всё. Если уж простил, то простил.
— Будучи личным секретарем владыки Никодима, вы обладали определенной властью.
— Порой становилось так тяжело, что даже возникало желание попроситься уйти. Некоторые завидовали моему такому в чем-то высокому положению. Меня называли «Черный ангел». Потому что я мог прийти на любую лекцию, вызвать того или иного священника, преподавателя, професора к владыке Никодиму. И никто никогда не знал, зачем он вызывает: то ли за наперсным крестом, то ли за суровым наказанием. Только теперь я понимаю, что как личный секретарь мог очень на многое влиять, управляя всеми делами и встречами митрополита Никодима. Но я не пользовался своей властью, глядел только на самочувствие митрополита: сообщить ему новость сейчас и ждать, что подскочит давление, или отложить на потом.
— Вы постоянно сопровождали владыку Никодима в поездках за рубеж?
— В такие поездки митрополит уже не мог без меня ездить. Я входил в делегацию и патриарха Пимена, когда тот в Константинополь ездил, сопровождал владыку Никодима. Я до сих пор считаю: в том, что владыка скончался в Ватикане на приеме у Папы Римского, есть моя вина. Владыка всегда говорил: «Симонис, пока ты будешь со мной рядом, я буду жив…» А в тот раз поехать не получилось… Когда владыка скончался, ректор Духовной академии, нынешний Святейший Патриарх Кирилл, дал мне совет: «Езжай в Финляндию, в Ново-Валаамский монастырь, там попросили монаха». И на полгода я отправился в Финляндию. После Финляндии меня назначили в Карелию, я стал архимандритом, минуя игуменство. А с 1987 года я служу в Бельгии.
УНИКАЛЬНАЯ ЕПАРХИЯ
— Владыка, как вы один сейчас справляетсь с управлением такой мощной епархией?
— Мне помогает мой секретарь, протоиерей Павел Недосекин. Сейчас много работы, связанной с положением Константинопольского патриархата. У нас хорошие отношения с главой Бельгийской митрополии Константинопольской патриархии владыкой Афиногором (Пекстадтом), моим другом. Мы все сейчас переживаем из-за тех разногласий, и когда с ним встречаемся, всегда говорим: «Будем молиться, чтобы существующая сейчас проблема как можно скорее разрешилась». Недавно я ездил на Украину, был в Почаевской лавре, видел, что там происходит. Надеюсь, что этот конфликт недолго продлится. Большинство местных поддерживает митрополита Онуфрия. Я всегда говорю: «Мы вне политики». В моей епархии на приходах есть священники грузины, белорусы, украинцы, поляки. Вообще у нас очень интересная епархия, уникальная. Я всегда говорю: «Берите пример с Бельгии».
— Чем она так уникальна?
— Это центр Европы, тут расположена штаб-квартира Евросоюза, заседает Европарламент и Еврокомиссия. В этой маленькой стране два официальных языка — французский и фламандский. И никто не додумывается до того, чтобы один из языков запретить. Наоборот, существуют должности, на которых человек должнен знать два языка обязательно. А еще православие здесь — государственная религия. Если ваш ребенок захочет учить православие в государственной школе, то бельгийское государство обязано предоставить ему православного преподавателя Закона Божия. Если на приходе не менее 240 подданных Бельгийского королевства, тогда государство берет этот приход на полное обеспечение. А священник, на имя которого зарегистрирован этот приход, получает и зарплату, и медицинскую страховку. Если же приход не получил статус бельгийского, то священники, в основном, работают, а служат на приходе по выходным.
ГОРЫ И ДЖАЗ
— Владыка, как вы любите проводить свободное время?
— Я, наверное, единственный из архиереев, кто любит джаз. Очень многие мои друзья играют джаз. Есть такой коллектив — «Ростов-трио»: Миша Иванов, Андрей Иванов, Игорь Великанов. Они приезжали сюда, в Бельгию, и их ансамбль в начале 1990-х годов стал обладателем гран-при Европейского джазового конкурса в Брюсселе. Они исполняли джаз с элементами русской традиции — и на ложках играли. Пели в нашем храме! Тогда же приехал Серёжа Герасимов — сын регента Александро-Невской лавры, и вчетвером они исполняли всю Литургию! Через этих ребят я познакомился со многими джазменами. Когда я ездил в Голландию, в российском посольстве познакомился с Игорем Бутманом и голландским гитаристом Яном Аккерманом, чуть позже — с российским пианистом-виртуозом Денисом Мацуевым. Теперь все они мои хорошие друзья.
— Где предпочитаете проводить отпуск?
— Стараюсь ездить в те места, где до этого не бывал. Уже посетил Байкал, Ольхон, Алтай. Спускался по горным речкам, ходил за Полярный круг. Хотелось бы еще побывать на Камчатке. Мечтаю дойти на лошадях до горы Белухи на Алтае, подняться на три с половиной километра, пожить там три-четыре дня. Когда ты лезешь наверх, все руки в крови, думаешь о том, что никогда больше не пойдешь в горы. А когда спускаешься, видишь другие горы —решаешь, как бы, с какой стороны ты бы в них пошел.
— Расскажите, пожалуйста, еще об одном своем увлечении — коллекционировании живописи.
— Мой дядя Александр Таубер, муж маминой сестры, работал художником Мариинского театра. У меня сохранились его работы. Другие театральные художники, бывшие папины коллеги, тоже дарили нам свои картины. Все думали, что после школы я поступлю в Академию художеств. Однажды на день Ангела я получил в подарок от владыки Никодима картину «Освобождение апостола Петра от вериг». Многое из живописи дарили мне друзья. Есть и картины XVII–XVIII веков. Это не значит, что на реставрацию я трачу какие-то большие деньги. Многие шедевры доставались мне в очень плохом состоянии, но у меня были хорошие друзья — реставраторы Екатерининского дворца в Царском Cеле. Чудные совершенно старички! Я им всегда привозил бутылочку коньячка французского — и они были очень довольны. Иногда я прошу друзей навестить мою питерскую квартиру, оставляю им ключи. Потом они звонят: «Владыка, знаешь, у тебя очень трудно ночевать: все стены в картинах и в иконах. И не понимаешь, где находишься — то ли в церкви, то ли в музее».
