Имя и дела

Прозрачность к жизни, прозрачность к Небу

«Вышел веселый старичок с розовым лицом и гладкими, желтоватыми волосами. Ряса бархатная, алая, — чудесная; на груди, мешаясь с крестами, звезды орденов. У всего народа в эту минуту… стала — не одна душа.., но одно устремление душ в общую точку… Как будто и толпа, и он знали… что важен не он, сам, а Кто-то другой, к Кому… можно дотянуться сквозь него. Бархатный старичок — самый прозрачный и проницаемый, и все одной волной, с ревом, устремляются в этот просвет… [Они] подходили, письма передавали, шептали, плакали, рассказывали, умоляли… Ему точно стихийно нужна и эта вечно устремленная к нему толпа, и мадерца [любимое вино отца Иоанна], и губернатор [к которому отец Иоанн направлялся] … Всё у него безотчетно. И как хорошо, что он никого не замечает, не знает сложных недоумений, болей и вопросов, которые мучают нас…»

Мемуары Зинаиды Гиппиус подчеркивают очень важную черту характера праведного Иоанна: он был деятельно погружен в мир. И при этом, как выражается поэтесса, оставался «прозрачным»: ни к чему не привязывался (если не считать Литургии, которую Кронштадтский пастырь служил каждый день, физически страдая, если служба по какой-то причине была пропущена), ни на чем не задерживал мысли и взгляда, у него никогда не залеживались материальные ценности. Простой пример: через руки праведного Иоанна проходил ежегодно один миллион (нынешними — почти миллиард) рублей. Однако за 53 года его служения в Кронштадте в обстановке его служебной квартиры почти ничего не поменялось: если не считать книг, среди которых отец Иоанн отдавал предпочтение древнему святителю Иоанну Златоусту и гораздо более близкому по времени — митрополиту Филарету (Дроздову). Активная невовлеченность в мир была не только от характера Кронштадтского пастыря, но и от богословия, которое исповедовал отец Иоанн.

Имя как присутствие

В центре мировоззрения протоиерея Иоанна Сергиева — не изощренного интеллектуала, но опытного боговидца — находилась молитва. Из текстов пастыря, посвященных молитвенному деланию, — тому, как в молитве соотносится произносимое слово и Тот, к Кому это слово обращено, — выросло имяславие. Это учение о том, что имя Божие есть Сам Бог, разработанное афонскими подвижниками схимонахом Иларионом (Домрачёвым) и иеросхимонахом Антонием (Булатовичем), осуждено дореволюционным Синодом, но принято многими подвижниками XX века. Отождествление имени и именуемого в сочинениях отца Иоанна Кронштадтского выражено недвусмысленно: «Молящийся! Имя Господа, или Богоматери, или Ангела, или святого, да будет тебе вместо Самого Господа, Богоматери, Ангела или святого; близость слова твоего к твоему сердцу да будет залогом и показанием близости к твоему сердцу Самого Господа, Пречистой Девы, Ангела или святого… Как это? Не понимаешь? Вот как: тебя, положим, зовут Иван Ильич. Если тебя назовут этими именами, ведь ты признаешь себя всего в них, и отзовешься на них, значит, согласишься, что имя твое — ты сам с душою и телом; — так и святые: призови их имя — ты призовешь их самих. Но у них, скажешь, нет тела. Что же из этого? Тело только вещественная оболочка души, дом ее, — а сам человек, сущность человека, или внутренний человек — его душа. Когда и тебя зовут по имени, не тело твое отзывается, а душа твоя, посредством телесного органа. И так имя Бога и святого есть Сам Бог и святой Его».

Молитва для святого Иоанна — не только и не столько прошение, благодарность или вопрос, но попытка встретиться с объектом именования лицом к лицу. Это способ обнаружить в себе явственное присутствие Божества (или святого, через которого действует Божество). Имя оказывается местом встречи, чем-то вроде дома свиданий на контрольно-пропускном пункте, где могут сообщаться живые субъекты из двух, кажется, не способных соприкасаться миров. Сущность имени, его смысл, содержание не зависят от материальной оболочки, то есть от сочетания букв, — так же, как душа не зависит от тела. И осуществляется в этих самых буквах так же, как душа в теле. Смысл имени — это божественная энергия, всегда действующая и во все тварные вещи проникающая. «По нашей телесности, — говорит святой, — Господь привязывает… Свое присутствие и Себя Самого к вещественности, к какому-нибудь видимому знамению». Но обнаруживается божественная энергия тогда, когда человек желает этого, когда с верою в молитве именует Субъекта этой энергии, то есть Бога: «Прославляя или призывая имя Господне, имя Владычицы Богородицы, мы должны прославлять или призывать всегда искренно, благоговейно, чистым сердцем и устами, чтобы на молитву или славословие сердечное снисшел к нам Господь, снизошла Пречистая…» Итак, имяславие оказывается учением о том, как Бог присутствует в мире, не совпадая с ним.

В мир из Кронштадта

Бог своими энергиями пронизывает материальное бытие, изменяя его. Святой Иоанн, подобно устремившейся к творению божественной энергии, божественному трудолюбию, — так же идет навстречу миру, желая его преображения.

Он начал со своей семьи: его супруга Елизавета Константиновна, которая поначалу страдала и от невозможности иметь детей (отец Иоанн принял решение остаться девственником), и от «чрезмерной» щедрости пастыря, со временем стала его помощницей.

Он преобразил приходскую жизнь: ввел, вопреки традиции «синодального» периода, регулярное причащение (до этого даже благочестивые христиане причащались не более четырех раз в год), сделал обширные вставки в евхаристические молитвы, в которых звучит тема ничтожества пастыря перед лицом великой Тайны и одновременно дерзновенное прошение обо всех христианах, в том числе отпавших в ереси и расколы. Ввиду огромного числа причастников отец Иоанн ввел общую исповедь, во время которой пастырь читал разрешительные молитвы, а прихожане громко произносили собственные грехи. Кронштадтский пастырь стремился к тому, чтобы Литургия в жизни прихожан, также как и в его жизни, занимала абсолютно исключительное, центральное место.

Отец Иоанн «переформатировал» и образ жизни приходского священника: его благотворительная деятельность распространилась далеко за пределы храма. Основанный Кронштадтским праведником для нищих, пьяниц и обездоленных сезонных рабочих «Дом трудолюбия» вырос в огромный «духовно-просветительский центр» со множеством рабочих мест, школами, больницами, библиотекой, благотворительной столовой. К 1917 году в империи, по образцу кронштадтского, было открыто около ста домов трудолюбия. По всей России святой поднимал монастыри, чаще женские, часть из которых стоят до сих пор, строил и обновлял храмы, — их число не поддается подсчету.

Отец Иоанн известен и своей активной гражданской и государственнической позицией: он выступал против революционеров, поддерживал монархический, националистический «Союз русского народа», но самое главное, молитвенно переживал неудачи Отечества. Например, одна из последних его дневниковых записей посвящена разбору ошибок в созидании русского флота перед Русско-японской войной: «некоторые суда готовы, а персонала морского, способного управлять ими — нет; налицо были люди малоспособные, неподготовленные, или не любящие морского дела и морских судов… Приготовьте сначала любящих Россию и Бога и преданных всем сердцем делу офицеров…»

Праведный Иоанн желал, чтобы вся Россия — от его супруги до кронштадтских рабочих и флотских офицеров — «были, как и он»: «подражали ему, как он Христу», который не ушел из мира, а пришел в мир спасти грешников. Апостолы проповедовали на маленьком клочке палестинской земли и стали светом миру. Отец Иоанн служил портовому городку, но оказался пастырем христианской вселенной. Он стал доказательством того, что Евангелие — не выдумка, что люди невысокого статуса, не великие интеллектуалы и подвижники, могут быть проводниками Благой вести.