Вклад примером собственной жизни

Роль личности в истории

Александр Крупинин: Отец Александр, подходит к концу год преподобного Сергия Радонежского. Какова актуальность проведения такого года?
Протоиерей Александр Степанов: Для верующих людей фигура святого никогда не утрачивает актуальности. Но, конечно, личность преподобного Сергия не только для Русской Церкви, но и вообще для всей русской истории мало с кем сравнима. Мне трудно назвать другого святого в русской истории, который оказал бы столь же огромное влияние на дальнейшее развитие страны и на современную ему действительность (разве что равноапостольный князь Владимир). Духовное возрождение страны произошло именно при нем. В связи с монголо-татарским игом страна была в крайне депрессивном состоянии (до конца XIII века за 60 лет не было построено ни одного храма, а сколько было разрушено!). Страна была раздроблена на отдельные княжества, но общее потрясение от того, что произошло, сравнимо с ощущением апокалипсиса, конца света. И вот страна стала постепенно, постепенно возрождаться в абсолютно для нее новых условиях. Монголы задали абсолютно новые рамки жизни: мы вошли в состав империи, характер жизни которой (политический и духовный) был абсолютно отличен от того, к чему привыкли люди за 300 лет христианства на Руси. Этот исторический срыв глубоко потряс народное сознание. И возвращение народа «в чувство» пришлось на время жизни преподобного Сергия. Именно его личность (огромного масштаба) сыграла удивительную роль в этом возрождении.

Если спросить среднего светского человека, что он знает о Сергии Радонежском, – самый распространенный ответ: как он благословил Дмитрия Донского на Куликовскую битву (эпизод исторически не слишком достоверный). Но это совсем не самое главное, хотя Куликовская битва сыграла очень важную роль. Прежде считалось, что войско монголов в принципе непобедимо, а это военное столкновение окончилось разгромом войска Мамая. Победа была подготовлена гораздо более серьезным внутренним, духовным процессом, и этот процесс внутреннего становления, восстановления народного сознания был связан именно с преподобным Сергием. Потому что его главная идея, то, к чему он призывал, что проповедовал, что показывал своим образом жизни – это братолюбие, это любовь. «Мир спасет любовь», как бы говорил он. Он был крайним противником междоусобиц между князьями и призывал все время к единству. Единству даже не политическому (объединиться всем под началом какого-то одного князя), но единству внутреннему, единству в духе. «Не в силе Бог, но в правде»: единство, сила – в любви. Это главное и это выразил преподобный Андрей Рублев в иконе «Троица» – это зримый образ любви. Вся атмосфера жизни монастыря преподобного Сергия и целого «веера» чуть более поздних обителей (несколько десятков монастырей основали его ученики) была именно этим вдохновением единства в любви.

Любовь, которая преодолевает разделения, любовь, которая преодолевает жестокость мира сего… Как бы затопить мир любовью – это было главным вдохновением преподобного, которое в конце концов позволило объединиться, собраться. Политическая и, тем более, военная сила есть следствие, и не более того, проявления гораздо более глубокого единства и силы духовной. С преподобным Сергием связана эта линия, которая мощно звучала и у него, и потом на протяжении веков. Когда мы говорим о Святой Руси, прежде всего надо иметь в виду именно это: духовная линия никогда не затухала (до событий Октябрьской революции), люди жили этим вдохновением. Получилось так, что Русская Церковь выговорила свое собственное национальное слово (каждая нация что-то вкладывает во вселенскую копилку святости церковной), и лучшее, что было сделано на Руси – это преподобный Сергий и его линия любви, единства, соборности. Закваска всего этого теста началась именно с преподобного Сергия.

«Показывал образом жизни»

Александр Крупинин: И какова же актуальность всего этого для нашего времени?
Протоиерей Александр Степанов: Сегодня мы много говорим о том, что мы переживаем некоторое национальное возрождение, и нужно смотреть именно вглубь, а не на внешние признаки того, что мы экономически поднялись. Сегодняшние наши события показывают, что не так уж мы особенно и поднялись, – и тут вдруг, поднявшись, начинаем куда-то опять падать, и непонятно, где же, наконец, будет этот низ, которого все мы ожидаем, чтобы дальше пошло наверх.

Пока все очень зыбко, и эта зыбкость связана прежде всего с тем, что нет сегодня среди нас нового преподобного Сергия. Такого, который бы так сумел сказать о вещах, написанных в Евангелии (он не изобрел ничего), так жить сам, показать тот образ жизни, который бы действительно дал основы для всяческого подъема (экономического, общественного), энергию для устроения жизни внутри нашей страны. Это гораздо важнее, чем внешние проявления себя на международной арене. Многие русские люди до революции (Столыпин, например) прекрасно понимали, что главное дело – это как мы внутри живем. И надо эту жизнь устроить.

Если эта жизнь имеет какие-то серьезные изъяны (скажем, в ней попирается правда в чем-то, торжествует воровство, распространена широко коррупция), это значит – болезнь, организм болен. И требовать от больного организма, чтобы он активно противостоял внешним угрозам, нельзя. Давайте вылечимся сначала, внутри научимся жить по правде. Это очень важно. Без духовного подъема, духовного единства невозможно все остальное. Строить внешность с гнилой внутренностью, с гнилым корнем – бессмысленно, завалится всё и погребет всех строителей под своими обломками.

Александр Крупинин: Наше общество пронизывает цинизм, недоверие человека к тому, что кто-то может быть искренним в своем деле. Невозможно поверить, что кто-то может сделать что-то большое бескорыстно. Очень важно, чтобы был пример, когда совершенно бескорыстно делаются крупные вещи, крупные в человеческом смысле, не в государственном.
Протоиерей Александр Степанов: Сергий Радонежский ничего крупного не делал в политическом смысле. Пошел в леса, изрыл себе земляночку и начал там жить. Но вот это было ясным признаком, что он точно не ищет ничего земного и человеческого. Это было убедительно. Сейчас мы восстанавливаем огромные монастырские комплексы, (они были когда-то рассчитаны на 500-800 монахов и строились силами пяти или пятнадцати монахов), строим на деньги олигархов (которые непонятно откуда взялись) – как-то это не убеждает. Ни в чем. Никого. Актуальность есть, есть в чем-то схожесть: мы тоже пережили определенное потрясение, мы сейчас переживаем какой-то период осмысления (но его мало), отходим от этого, как от какого-то тяжелого похмелья, и отходим недостаточно (думая, молясь о том, что же с нами было). И вот сейчас потребность в подобной фигуре, абсолютно простой, ясной и убедительной, каким был для своих современников преподобный Сергий, – колоссальна.

Задание вектора

Александр Крупинин: Второй святой, который сыграл не меньшую роль в истории России, Русской Церкви – равноапостольный князь Владимир. Следующий год посвящен ему.
Протоиерей Александр Степанов: Если провести аналогию, то Владимир – это таинство Крещения, некая инициация, задание вектора. Пока еще ничего не ясно – какой будет Русь христианская, православная. А преподобный Сергий раскрывает в себе ту полноту, которая и в домонгольское (относительно благополучное) время обычного христианского строительства – являлась очень важной. Но он не только восстанавливает то, что было, он этому страшному переживанию, через которое прошла нация (народы, княжества), объединенная общей верой (христианством), придает гораздо большую внутреннюю значительность. С равноапостольного князя Владимира все начинается.

В Х веке обычно с религией принималась письменность. В каком-то смысле выбор князя Владимира был не полностью свободным, в том отношении, что существовала уже славянская письменность, созданная Кириллом и Мефодием, и христианство принималось сразу «в пакете» с готовой письменностью и на своем языке. Уже были зачатки литературного языка – это переводы Священного Писания и богослужебных книг, уже все по-славянски. Князю Владимиру предлагали еще Волжская Булгария – ислам и Хазария – иудаизм. Выбор был сделан в пользу христианства, причем именно в версии, которую предложили Кирилл и Мефодий.

К этому моменту уже определенно эти территории окормлялись, были зоной интересов Восточной части Церкви в гораздо большей степени, чем Западной. Традиция Византии была – просвещать народы на их родном языке. И в этом был большой миссионерский плюс – сразу все понятно (чему противятся сейчас многие любители церковно-славянского языка, когда кто-то говорит о совершении богослужения на русском языке). В этом был большой смысл: всегда быть в уровне понимания тех людей, кому проповедуешь. Поэтому переводили богослужение на языки народов. И потом эта традиция продолжалась в русской Церкви: переводил Стефан Пермский для зырян на их язык, и так далее.

До некоторой степени национальное дело

Александр Крупинин: Церковно-славянский язык не соответствует русскому языку.
Протоиерей Александр Степанов: Конечно, не соответствует, и не соответствовал тогда. Тогда общий язык был гораздо ближе к славянскому, именно поэтому тексты были совершенно понятны. Хотя многие слова заимствованы были из греческого, просто потому, что не существовало понятийного аппарата, необходимого для изложения христианских истин, в славянском языке. Традиция, которой следовала Восточная Церковь (проповедовать христианство на родных языках народов), привела к некоторой проблеме, в отличие от Западной Церкви, которая все давала на латыни: новопросвещенные народы, когда стали приобретать и оформлять свою государственность, стали Церковь понимать до некоторой степени как национальное свое дело: вот, у нас есть Церковь на своем национальном языке. Тем самым Церковь (в бытовом сознании обычных людей) утрачивала свою универсальность. Латинский язык, конечно, не все понимали, но клир более или менее понимал, а потом уже, в XIII веке, – университеты, в которых учатся тысячи студентов, монашествующие – это все была значительная часть населения, которая понимала латынь. И латынь сразу приобщала к очень большому корпусу письменной литературы.

Отчасти трагедией России было, что мы мало успели перевести с греческого на славянский до монгол. А то, что перевели, было сосредоточено в монастырях (то есть в городах), и монголы выжгли города и выжгли эти монастыри. Выжгли эти самые книги – тоненький слой письменности. Осталось Священное Писание, которое было вручную, разумеется, растиражировано в большом количестве, остались богослужебные книги, которые были в каждом храме. Необходимый минимум для совершения богослужений, поддержания внешней оболочки церковной жизни, он был. Но дальше опять нужно идти внутрь, вглубь. А все эти тексты существуют только в комментариях (то, что мы называем Преданием Церкви). То есть – как понимать Священное Писание, как понимать Евангелие? Вот сейчас люди, которые начинают читать, – им трудно «продраться» через это, и людям в ХII–ХV веках было не проще. Богослужебные тексты все пронизаны святоотеческим богословием, которого мы не имели, так как оно не было переведено, не было доступно. Какие-то случайно сохранившиеся, разрозненные источники существовали (пока еще существовала Византия, до середины ХV века), оттуда приходили книги и митрополиты (великое счастье!) были через одного русскими и греками. Митрополит Киприан и Максим Грек привозили художников, сведущих монахов, которые могли и переводами заниматься. Но Византии уже стало не до того, чтобы всерьез, «по полной программе» просвещать.

Вот когда было крещение Руси (патриарх Фотий) – это еще была мощь просветительская. К сожалению, этого не хватило. Поэтому так уж сложилась церковная наша жизнь, больше акцентированная на внешних сторонах (на соблюдении постов, очень истовом исполнении всех служб, очень объемном монастырском уставе), а импульс мысли богословской мы получили в гораздо меньшей степени. Вот это, отчасти, – следствие того, что мы получили христианство на родном языке. Если бы к нам христианство (богослужение и прочее) пришло на греческом – может быть, иначе все сложилось бы. Вынуждены были бы учить этот язык (в домонгольский период уже формировался слой духовенства, который был обязан знать греческий), греческие книги привозились бы в большем количестве, а переписывать проще, чем переводить. Может быть, иной бы образ православия сложился у нас. А вопрос богослужебного языка для нас сегодня снова стал проблемой. В стратегической перспективе латынь оказалась более перспективной и больше способствовала сознанию вселенскости, кафоличности Церкви, которая – весь мир, а не только моя страна. Поэтому у нас можно услышать «я в Бога не верю, но я православный». Это для многих уже не вера, а средство национальной самоидентификации. Но, что случилось, то случилось.

Государствообразующий фактор

Александр Крупинин: У нас есть вопрос от слушателя по поводу поддержки русского народа. В Московском Патриархате в очередной раз призвали к всесторонней поддержке русского народа. Имеет ли смысл какое-то выделение русского народа как государствообразующего по сравнению с другими народами?
Протоиерей Александр Степанов: Понятно, что в Российской империи (и вообще со времени объединения разрозненных княжеств) все центрировалось на русском этносе. Русский народ был становым хребтом империи. До революции это было всем очевидно просто по численности (остальные народы, вместе взятые, составляли не более 10%).

Александр Крупинин: После революции этот вопрос был снят с повестки дня, и он впервые возник, когда Сталин произнес тост за русский народ уже после победы во Второй мировой войне.
Протоиерей Александр Степанов: Да, но у советской власти был лозунг интернационализма, хотя бы в теории. И несмотря на то, что уже в 30-е годы в политике Сталина определенно наметился поворот в сторону восстановления патриотических основ, явно это не говорилось. Импульс всей интернациональной идеологии – то, что в основе лежит общность классовая, а не общность национальная. Со временем уже мало кому приходило в голову взглянуть и увидеть всю парадоксальность этой конструкции.

По факту, конечно, русский народ, русский этнос объединяет эту огромную территорию (одну шестую часть суши). Если убрать русский народ, то понятно – это все распадется, и будет пустота совсем. И так-то мы не густо населяем эту одну шестую часть суши. Поэтому, если говорить о государственном единстве этой огромной территории, – оно возможно только при сильном (количественно) русском народе. Однако не совсем понятно, какими средствами будет государство поддерживать специально наш народ. Каким образом? Зарплата будет больше выплачиваться тем, кто заявит себя русским? Или пособия?

Александр Крупинин: Это будет большой скандал.
Протоиерей Александр Степанов: Ну конечно, это просто абсурдно. Что здесь, на мой взгляд, можно и нужно было бы делать? Конечно, утверждение русской культуры и развитие ее. Вложения в русскую культуру.
Вдохновляющая идея нашего развития

Александр Крупинин: Что есть на сегодняшний день «русская культура»? Этнографическая культура?
Протоиерей Александр Степанов: Нет, конечно, но это русскоязычная культура: литература, театр, кино и так далее. То, что существует на русском языке. То, что оформилось, конечно, под влиянием западной культуры в ХIХ веке, тот феномен, который мы сегодня называем «русская культура». Может быть, и фольклорные какие-то вещи, изучение народного искусства, народного быта.

Но главная, мне кажется, задача вот в чем. Если мы говорим о поддержании сильной нации – в том, чтобы эта нация что-то объединяла, нужна какая-то идея. И в этом смысле «рынок предложений» не пустой, там много чего есть. И самое неудачное – это национализм, утверждение себя в резком противопоставлении окружающим (окружающим нациям внутри нашей страны и окружающим странам, и всему окружающему миру). Утверждение себя не в положительных чертах, а в противопоставлении другим – мы не такие, мы не это, мы не то – эта апофатика в данном случае неуместна. Это, мне кажется, опасный путь, по которому в ХХ веке уже достаточно прошлись, и не надо этот путь повторять.

Нужно искать в своем историческом прошлом, родном и древнем (в котором есть Сергий Радонежский), вдохновляющие примеры: и культурные, и политические – на что мы можем опереться. Историю свою надо учить хорошо, не мифологизируя ее. Смотреть, в чем мы были сильны, в чем мы были слабы, и из этого строить концепцию того, что мы здесь должны делать дальше.
Конечно, всегда в такой «мессианской» идее есть очень большие опасности: что мы всех научим, всем что-то принесем совершенно уникальное.

У нас есть своя история, богатая, очень своеобразная, есть своя сложившаяся культура. Давайте смотреть, как нам двигаться дальше: да, глядя на другие народы, в чем-то с ними себя отождествляя, в чем-то контрастируя. Прокладывать свой путь. Если нам удастся построить такую вдохновляющую идею нашего развития – это будет единственное, что может поддержать и русский народ, и все вместе Российское государство, объединяющее в себе и другие, более мелкие народы.

Александр Крупинин: А вопрос ли это Церкви? В христианской Церкви национальная тема не должна превалировать. Сказано, что «в Царствии Божием нет ни эллина, ни иудея». Должна ли Церковь заниматься этими вопросами?
Протоиерей Александр Степанов: Я думаю – отчасти да. Церковь здесь имеет, конечно, свое слово. Мы говорили о преподобном Сергии Радонежском, который совсем не думал о политике, а думал о духовном, о том, как христианский идеал раскрыть в своей собственной жизни. А из этого раскрылось вдруг предназначение всей нации. Вот что главное, вот на чем надо сосредоточиться. Из этого образа родился идеал Святой Руси. Чем мы сильны – а вот святостью, любовью, и это главное. Поэтому Церковь может внести свой вклад, но – примером своей жизни, как это сделал преподобный Сергий.