Радость встречи

Не так давно мы отмечали столетнюю годовщину со дня рождения любимого многими проповедника и богослова митрополита Сурожского Антония (Блума, 19.06.1914 – 04.08.2003). Его наследие не только не изучено, но и далеко не полностью издано. Предлагаем вашему вниманию нигде раньше не публиковавшееся интервью владыки, предоставленное нам руководителем сектора коммуникаций Санкт-Петербургской митрополии Натальей Родомановой. Записанное восемнадцать лет назад в Лондоне, оно и сегодня свежо и своевременно. Потому что, по словам самого митрополита Антония, «если какая-нибудь фраза, действие Христово тебя вдруг ударит в душу так, что в тебе загорится сердце, - ты этого не предавай. И тогда запускается процесс: надо менять жизнь»... Умеем ли мы менять свою жизнь? Не предаем ли первой встречи с Богом? Для христиан всегда актуальны эти вопросы...

— Апостол Павел определяет веру как уверенность в вещах невидимых. Как уверенность! И это относится, говоря более общим языком, не только к Богу и к предметам божественным, но и к целому ряду других вещей. Скажем, ни один ученый не производил бы никаких исследований, если бы думал, что всё знание уже заключено в книгах. Ученый уверен, что за пределом известного есть море неизвестного. И он с верой — то есть с убежденностью, что оно есть, и что можно войти в эту еще таинственную область — продолжает работу.

Теперь вера наша заключается в том, что мы УВЕРЕНЫ в целом ряде вещей. Уверены, что Бог есть. Уверены, что Христос — Сын Божий, пришедший спасти мир. Уверены, что Дух Святой говорит в нас. Уверены в том, что в истории Церкви были мириады, тысячи святых, которые знали Бога так, как мы его не знаем. Для того чтобы это передать, нужны еще другие вещи. Вера заключается в убежденности в вещах невидимых, но также и в ВЕРНОСТИ по отношению к тому, что мы уже познали. То есть наша жизнь должна быть доказательством того, что то, что мы считаем своим опытом, есть РЕАЛЬНОСТЬ.

Апостол Иаков говорил: «…покажи мне веру твою без дел твоих, а я покажу тебе веру мою из дел моих» (Иак. 2, 18). Если мы не можем показать людям вокруг нас, что наша вера определяет нашу жизнь, то они не могут поверить. Апостол Павел говорит: «Ради вас… имя Божие хулится у язычников» (Рим. 2, 24). И один из западных богословов как-то заметил, что еретиком можно быть не только тогда, когда ты исповедуешь ложное учение, а когда ты исповедуешь Истину, то показываешь своей жизнью, что ты в нее не веришь... А вот слова Иоанна Богослова: «…мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши» (1 Ин. 1, 1). Если человек даже без особенного богословского и культурного образования может вам сказать: «Да! Я это З Н А Ю...» Я помню человека, который книгу написал во Франции. «Бог существует. Я Его встретил...» Это безбожник, который пережил НЕЧТО. И вот, если бы мы говорили на этом уровне, люди, может быть, не требовали бы от нас колоссальных знаний, а посмотрели бы, что с этим человеком что-то случилось. Он уже не такой, каким он был. Или даже не такой, каким мы видим многих других людей.

Английский писатель Клайв Льюис в одной передаче во время Второй Мировой войны говорил, что разница между верующим и неверующим та же, что между статуей, изваянием и живым человеком. Статуя может быть прекрасна, но она — камень или дерево — неподвижна и мертва. Человек может быть не такой прекрасный, но ЖИВОЙ. И вот, если б люди на вас могли посмотреть и сказать: «Ух!.. Он — ЖИВОЙ... Он живет такой жизнью, которую я даже представить себе не могу. Не потому, что он вдохновенный, не потому, что хорошо говорит... А потому, что у него есть такое внутреннее горение, такой опыт, который оформляет всё в нем».

И мне кажется, что в древности, в эпоху апостолов у людей не было богословия, а был опыт. А мы слишком многое перенесли на знание, не требуя предварительного опыта. А с другой стороны есть масса людей, у которых есть предварительный опыт и которые ищут знания. И им можно дать знание. Но знание это очень часто бывает простое, гораздо менее сложное, чем то, что мы стараемся через катехизис им передать.

Я вспоминаю сейчас одну встречу. Я ехал из Москвы в Ялту. И вышел очень рано утром, стою в коридоре. Мимо меня прошел, качаясь во все стороны, человечек. Дошел до глубины коридора, повернулся и говорит: «Хм! Верно, для этого иностранца построили этот специальный вагон». Я говорю: «Да нет, знаете... Между моментом, когда я купил билет и моментом, когда я сел в поезд, не успели бы построить». Он говорит: «Э-э... Да вы и разговаривать готовы?» Я говорю: «Да». — «А вы понимаете, что я уже завтракал?» Я говорю: «Да, я на нос слышу». Он говорит: «Давайте разговаривать». И у нас был несколько часов разговор. Но в этом разговоре он мне одну вещь сказал интересную: «Что вы делаете с нашими детьми? Как они становятся верующими, когда они воспитаны в безбожии?» Я говорю: «А как? Что делаем?» — «Вот у меня сын. Моя жена, я — мы безбожники, убежденные. Когда моему сыну было семь или восемь лет, зимой, жена ему говорит: „Сегодня, знаешь, погода такая, что тебе на улице играть нельзя, а цирк открывается только в три часа. Так хочешь, я тебя возьму в такое место, где еще смешнее, чем цирк?“ Мальчик говорит: „Да, пойдем! А куда?“ — „В церковь“. — И она его повела в церковь. Он простоял, вернулся, ничего не сказал. В следующее воскресенье он стоит в коридоре в шапке с шарфом, пальто. Жена говорит: „Ты куда идешь?“ — „А разве мы не идем в церковь?“ — „Мы же были на прошлой неделе, зачем?“ — „Я никогда таким счастливым не был, как когда я там стоял...“».

Вот как вы думаете, этот мальчик знает что-то?

— Он может сказать: «Вот что я испытал...» Он, может быть, это не назовет ни Богом, ни Иисусом Христом, ни Духом Святым. Но он скажет: «Там — НЕЧТО, чего я нигде не переживал ни в школе, ни с мамой, ни с папой».

— Я думаю, что самое важное — это не пища, а голод. Пока человек голоден и ищет пищи, он ее находит. Если он переживает свой голод как доказательство того, что материальная жизнь его до конца не удовлетворяет, то он уже нечто знает о Боге.

Я помню, архиепископ Кентерберийский Рамсей (†1988) как-то мне сказал, что в человеке есть такой простор и такая глубина, которые может заполнить только Бог. А всё, что мы кидаем в эту глубину, — как маленькие камушки, которые в бездну падают. Мы даже не слышим, как они тронули дно. И пока ты чувствуешь, что в тебе такая глубина, которую не может заполнить ни твое знание, ни культура, ни музыка, ни то, ни другое, — ты знаешь, что в тебе есть что-то, что может заполнить только неизвестный тебе Бог. И тогда можно Его искать. Но не вычитывая такие-то молитвы, выполняя такие-то уставные правила. А пытаясь искать то, что у тебя общего с Богом.

Это то, с чего я часто начинаю говорить с людьми. Может быть, это уже маниакальный подход. Но я часто говорю: «Не читай Евангелие в поисках обличения твоей жизни. Не ищи ничего в Евангелии, а читай его. И если какая-нибудь фраза, какой-нибудь образ, какая-нибудь заповедь, какое-нибудь действие Христово тебя вдруг ударит в душу так, что в тебе загорится сердце, просияет ум, вся твоя воля соберется, даже твое тело окрепнет, — ты отметь себе это место. Потому что оно говорит о том, что ты и Бог уже друг друга понимаете. Что Он на тебя похож, и ты на Него похож. Что в этом вы уже стали едины. И дальше живи так: даже если ты нарушишь все другие правила на свете, этого ты не предавай. Не обязательно заповедь, а то, что ты пережил в этот момент. Чтобы это у тебя осталось как святыня. И если ты будешь так читать, ничего не ища, а только отвечая внутренне на евангельское слово, то рано или поздно у тебя соберутся две-три-четыре-пять какие-нибудь области, о которых ты будешь знать: „Бог на меня похож, и я — на Него. Если я вгляжусь в себя через эту как бы маленькую трещину — я увижу Бога... И тогда можно уже жить в сознании, что я — верующий, потому что я знаю, что Бог на меня похож, я на Него, и мы едины в этом“».

— Я думаю, что если вы это пережили, то вам придется немедленно превратить этот опыт в действие. И как только вы начнете превращать его в действие, увидите, сколько сопротивления против этого в вас есть. И тогда вы сможете, с одной стороны, сохранить эту путеводную звезду совершенно ясно перед глазами и, с другой стороны, покаяться в том, что, однако, ваше сердце, ваш ум, ваша воля, ваша плоть не очищены достаточно, чтоб вы могли воплотить в своей жизни то, что уже знаете как Истину. И тогда запускается процесс: не меркнет первоначальное видение, но воле, уму, сердцу, телу ставится абсолютное требование — надо менять жизнь. Если вы хотите это сохранить, вы не можете иначе. И тогда начинается подвиг. А подвиг непременно ведет к молитве. Потому что на каждом шагу вы чувствуете, что вам не удается, что вы тонете... И остается только закричать: «Господи, помоги!», как Петр, когда он начал тонуть...

Но за путеводной звездой надо идти, а по дороге всякие трудности, которые надо побеждать, или отказываться от путеводной звезды. Вот борение! Приходит на помощь учение наставников, отцов Церкви о том, как вести эту борьбу. Приходит на помощь молитва этих же святых, которые прошли через всё, что только можно себе представить. Помогает богослужение, которое нас ставит уже в ситуацию Царства Божия. Помогают и правила жизни, общие правила: не какие-нибудь героические, аскетические, а правила чистой и праведной жизни.

Если это делать, то продолжите расти. И к тому же, надо уметь радоваться тому немногому, что у тебя уже есть. Если я такой счастливый при моем очень малом знании о Боге, как же будет дивно, когда я буду Его больше знать!.. И не то что стремиться куда-то, где меня нет, а ликовать о том, что у меня уже есть... Бог мне сказал: «Я тебя люблю». Разве этого недостаточно?! А я буду стараться на эту любовь отвечать достойно.

— Я думаю, что ощущать то слово в Евангелии, которое меня связывает с Богом как с другом, как с подобным мне (и я подобен Ему), — это такое диво, которому можно радоваться. А если видишь вокруг себя людей, у которых этого нет, надо стараться с ними поделиться — не обязательно всегда своей радостью (потому что иногда твоя радость очень ранит других). Можно им сказать: «А знаешь что: у меня радость родилась от того-то — попробуй...»

Радость рождается от самых простых вещей. Вы знаете, как это бывает в человеческих отношениях. Как может заликовать сердце от того, что ты что-то сделал и увидел на лице другого человека р а д о с т ь... Не раболепную благодарность, а радость от того, что ч е л о в е к а встретил...

Во время оккупации, когда я был во французском Сопротивлении, я преподавал в русской гимназии. И был у нас преподаватель, старше меня гораздо, участник Первой мировой войны, замкнутый и суровый человек. Как-то дети по пути в школу увидели, как он остановился перед нищим, снял шапку, что-то ему сказал. Нищий вскочил на ноги, его обнял, и они расстались. Дети напали на него: «Что случилось? Это ваш знакомый? Ваш родственник? Друг?» — «Нет». — «Почему вы сняли шапку?» — «Чтобы с ним поздороваться». — «Мы видели: вы ему ничего не дали. А он вас расцеловал». И ему пришлось постепенно (знаете, как дети могут насесть на вас) объяснять: «Я иду из такого-то района Парижа пешком в школу, потому что у меня денег нет, чтобы за метро заплатить. Иду по этой дороге и вижу — сидит нищий. Я подумал: „Если я пройду мимо него, то, может быть, убью последнюю искру надежды в нем. Он посмотрит и подумает: «Да-а... Вот еще один сытый, который мимо меня голодного прошел, и ему дела нет — умру ли я или останусь в живых...»“ Я остановился. И чтобы ему показать, что мы на равных, что он не нищий, а я не богач, и что мы — два ч е л о в е к а, — я снял шапку и у него попросил прощения за то, что ничего ему не могу подать. И он меня обнял». А мне потом этот нищий сказал: «Знаете, за всю мою нищенскую жизнь (а он был профессионалом) никто меня так богато не одарил, как этот прохожий, который мне ничего не дал, но увидел во мне человека».

Поэтому иногда нужно давать не что-то специфически религиозное или божественное, а человеческое... Увидеть человека в человеке. И соответственно поступить. В притче о Страшном Суде Христос не спрашивает ничего о вере: ни козлищ, ни овец, то есть ни неправедных, ни праведных. Он говорит: «Голодного накормил? Холодного одел? Бездомного принял к себе? Не постыдился друга, который в тюрьму попал?» И всё это можно свести к тому: ты человеком был или не был?.. Если ты не был человечным, то и в божественное не лезь! А если ты был человеком, тогда тебе открыт путь и в божественную область. Поэтому живи самым глубоким человеческим опытом и погружайся в чтение Евангелия! Читай, перечитывай; читай, перечитывай. Не обязательно ища себе самому ответ, а для того, чтобы впитать в себя и образ Христа, и то, что он говорит, и звук его голоса...

— Пока ты порываешься к добру, всё — хорошо. Когда ты заставляешь другого порываться к добру по твоей указке — это большей частью плохо. Надо жить всем добром, на которое ты способен. И люди, глядя на тебя, могут сказать: да, как это прекрасно! Но если будешь оборачиваться к людям и говорить: «Видишь, как я живу достойно Бога; почему ты не живешь такой же жизнью?» — то большей частью люди на это ответят: «Потому что я не хочу на тебя быть похожим. Да! Потому что каждый человек — с а м, а не другой. И я хочу любить, но не по твоей указке и не по образцу, который ты мне даешь. Я хочу научиться любить, но так, чтобы это шло и з н у т р и меня. Это будет та же любовь, потому что это всегда Божия будет любовь, но это не будет обезьянничанье, подражание твоему способу любить». 

— Знаете, жизнь переплетается с молитвой внутри тебя, а не вовне. Конечно, если речь идет о молитвослове, то невозможно одновременно делать две вещи — это ясно. Но если молитва заключается в том, что человек укоренен в Боге и чувствует эту укорененность, тогда можно и действовать, и быть в молитвенном состоянии. Простите, говорить в первом лице мне всегда очень стыдно. Но когда я был врачом, то имел такое правило: я занимался больными, пока не чувствовал, что вдруг потерял чувство Бога. И если я доходил до этого печального момента, то следующему больному говорил: «Садитесь, мне надо помолиться. Если вы верующий — молитесь со мной, если вы неверующий, то просто помолчите». Я становился на колени и молился несколько минут, пока не вернется чувство. То, что святой Феофан называет внутрьпребывание. Видите, это не так сложно. Скажем, вы получили письмо утром с чудной или горькой вестью. Вы весь день будете ходить осиянный этой радостью или, наоборот, горем. Вам не нужно будет перечитывать письмо каждые десять минут или вспоминать о письме. Оно радостью или горем зажглось у вас в сердце. И горит, и светит. То же самое с молитвой. И поэтому делать можно, что угодно.

— Да, конечно, надо. Иногда ее Бог дает, как подарок. А иногда надо добиваться. Но не множеством упражнений, а усилием войти внутрь...

— Внутрь молитвы, внутрь себя. Скажем, есть молитвы, которые доходят до нашего сердца. Вот, если потеряешь чувство молитвы, можно именно этой молитвой помолиться, которая до тебя доходит. А не обязательно какой-то молитвой, которую положено в этот час читать.

— Знаете любить можно очень по-разному. Можно быть пленником этой любви или можно быть раздателем любви. «Не любите мира, ни того, что в мире...» — это значит не будь пленником. Вы помните эту притчу Христа о том, что были призваны некоторые друзья царя на брачный пир? Один говорит: «Я купил клочок земли — мне надо его осмотреть». Другой: «Я купил пять пар волов — мне надо их испытать». Третий: «Я женился — хочу с женой побыть». И каждый из них думает, что он чем-то обогатился. На самом деле у первого поля нет. У поля есть пленник. У волов хозяина нет — волы его держат. Любовь к жене третьего лишает способности радоваться чужой радостью. Это не значит, что не надо любить жену или не иметь волов. Но надо быть свободным.

Представьте себе: вы взяли в руку грош. И решили его не потерять, держите в кулаке. Но у вас пропала рука, вся рука. И всё тело оказалось приспособлено лишь к тому, чтобы не потерять этот грош. Вы в плену у этого гроша. А вы говорите: «Мой!»...

Моя бабушка, мудрая старушка, рассказывала сказку. После битвы один солдат кричит: «Командир, командир! Я взял пленника». — И тот ему отвечает: «Ну, тащи его сюда». — «Не могу, он меня слишком крепко держит!» Мы большей частью вот в таком состоянии... 

— Я думаю, что всем нам — православным — в России и вне России дано нечто драгоценное! Это наше Православие. И что мы не можем его держать за пазухой. Если мы действительно чувствуем, что это сокровище, мы должны им делиться, делиться, делиться. Потому что это жизнь, это радость, это свет, который нужен другим людям!