Романовы в звуке

— Андрей, почему ваш ансамбль назван в честь императрицы Екатерины Великой? Насколько музыкален был российский императорский двор?
— Для тех немногочисленных музыкантов, которые сегодня изучают русскую музыку XVIII века, очевидно, что время Екатерины было пиком музыкальной жизни в России. При ее дворе были собраны лучшие музыкальные кадры, императрица соперничала с Фридрихом Великим за право определять музыкальную моду в Европе. Именно в Петербурге и именно при Екатерине Гаспаром Анжолини была проведена реформа балета. Когда мы ходим на «Щелкунчика» или «Лебединое озеро», мы созерцаем балет как целостное драматическое произведение, где танец служит средством передачи характера, коллизий сюжета и так далее. До Анжолини балет был лишь набором сцен, а танец представлял собой изображение аффекта, то есть душевной страсти. Хотя собственное музыкальное лицо русский императорский двор приобрел задолго до Екатерины — при императрице Анне Иоанновне, но абсолютно неповторимым его облик сделала именно Екатерина.

Сама эпоха Екатерины была пронизана музыкой. Общеевропейской практикой того времени было умение монархов и членов их семей играть на музыкальных инструментах. В семье Екатерины играли все: так, Мария Феодоровна, супруга будущего императора Павла I, играла на клавишных, была ученицей Джованни Паизиелло, будущий император Александр Павлович учился у Антона Дица игре на скрипке, жена Александра I — императрица Елизавета Алексеевна — брала уроки арфы у лучшего арфиста того времени Жана Батиста Кордона. Знаменитая коллекция флейт Александра I была начата императором Павлом, который, вероятно, играл на флейте-траверсо. Екатерина сочиняла либретто для опер: в ее эпоху автором оперы считали не композитора, а либреттиста.

— Но аудиторией в XVIII веке были, в конечном счете, лишь приближенные ко двору. Для остальных это был закрытый, окутанный тайной мир. Почему эту элитарную музыку XVIII века вы называете золотым веком?
— Кроме двора, музыкальная жизнь протекала в усадьбах. Вспомним крепостной оркестр Николая Петровича Шереметева. Много музыки звучало и в частных домах Петербурга. Даже из объявлений в «Санкт-Петербургских ведомостях» видно, как много было в городе фортепиано, клавесинов, цимбал. Наконец, было много музыкантов, которые не были прикреплены ко двору. Например, создатель ноктюрна ирландец Джон Филд — Дранкн Джон, пьянчуга Джон — у которого учился Глинка. Он жил и работал в Москве. Или Иоганн Гесслер — один из лучших клавишников, который тоже работал в Москве.

— Вместе со своими музыкантами вы поставили две оперы — «Борис Годунов» Иогана Маттезона, которая была поставлена в Гамбурге сразу после Полтавской победы, и «Мнимые философы» Джованни Паизиелло — любимую оперу Екатерины, сочиненную в Санкт-Петербурге. Это большие барочные оперы с балетом. В чем принципиальное отличие оперной музыки XIX века, которую мы хорошо знаем и любим, от музыки XVIII века, которую мы знаем мало?
— Прежде чем ответить на этот вопрос, надо разобраться в том, что это было за время. Сама жизнь в галантном XVIII веке была театром. Представьте… Фейерверки с иллюминациями, которые устраивались Анной Иоанновной, длились от четырех до шести часов. На это время город погружался в магию огней. Когда музыканты (которые жили на Васильевском острове) отправлялись давать представление во дворец, они ехали в каретах, запряженных цугом (цуг — это когда лошади идут одна за другой). На каретах стояли факельщики и освещали дорогу… А императорские охоты? А каблуки и парики у мужчин? Театральный элемент был неотъемлемой частью жизни. Totus mundus agit histrionem. Весь мир лицедействует.

Если мир был театром, то и театр был миром — той творческой лабораторией, где созерцалась квинтэссенция жизни, где пытались понять ее сокровенные тайны, получить умудрение и утешение. Опера была больше, чем зрелищем, больше, чем музыкальной иллюстрацией к драматическому сюжету. 

Почему опера любимейший вид искусства той эпохи? Потому что это синтез искусства, от искусства швеи до искусства садовника. Опера XVIII века — явление исключительное. В связи с научно-техническим прогрессом возможности инженерии в сегодняшнем театре кажутся нам бесконечными, но с точки зрения художественной фантазии многие нынешние постановки смотрятся примитивными по сравнению с тем, что происходило на сцене в XVIII веке. Художник-декоратор, например Джузеппе Валериани, который работал на столичной сцене в середине XVIII века, имел под рукой лишь деревянные конструкции, веревки и свечи, однако его искусство могло творить чудеса. Валериани чувствовал свет как субстанцию, проникал в тайную природу света…

Что было результатом этой театрализации, театральности? Желание постичь сакральное. Возьмем, например, первую русскую оперу — «Цефал и Прокрис», которая была создана в содружестве композитора Франческо Арайи и поэта Александра Сумарокова. В этой опере любовная история — лишь фон, на котором ведется рассказ о сокровенных принципах жизни. Классический сюжет о Кефале и Прокриде, которые изменяют, но, оказывается, что не изменяют друг другу, — обычно трактовался в морализаторском ключе как предостережение молодым и был основой множества картин и музыкальных произведений. В русской опере прослеживается другой пласт смысла: как бы ни сильна была любовь между людьми, если она не коренится в любви божественной, то злой рок, зависть и злоба ее пересилят. Пожалуй, именно это — сакральное — измерение музыки делает ее востребованной сегодня.

— Много лет вы были музыкантом в легендарной рок-группе «Аквариум» и не скрываете, что «Аквариум» для вас по-прежнему очень многое значит. Скажите, какая связь между музыкой для массового слушателя и изысканной музыкой XVIII века, в которой вы видите так много смысла?
— Работая над оперой «Борис Годунов», я осознал, что весь рок-н-ролл — это, на самом деле, мечта о барочной опере. Не удивляйтесь! Попробую объяснить свою мысль.

Музыкальное наследие XIX века оперирует такими понятиями, как горизонталь и вертикаль в музыке. Этот подход прослеживается примерно со времен позднего Бетховена, когда музыка стала двухмерной. Это созвучно с мыслью Антония Сурожского о том, что мир без Бога становится плоским: там есть только пространство и время. Говоря приближенно, можно сказать, что музыкант XVIII века мыслил словом, а в XIX веке стал мыслить фразой. Во фразе все компоненты равноправны, тогда как слово иерархично. Пока в музыке присутствовали риторика и жест, музыкальный мир был объемным… Это был синтез звука, жеста и слова. 

Уничтожение объема привело к двум важным последствиям: во-первых, мы стали слышать музыку сверху вниз, то есть для нас мелодия важнее, чем бас; во-вторых, как только верхний голос стал основным, ритм стал восприниматься как счет. Есть такой чудесный анекдот про черного барабанщика, который просыпается среди ночи в холодном поту. Жена просыпается вместе с ним и спрашивает: «Миленький, что случилось?» — «Мне приснился кошмар, будто я белый и стучу на барабанах вот так: раз-два, раз-два, раз-два-три-четыре». Ритм — это некоторое движение тела, а счет — это то, что происходит в голове.

В XIX веке наша культура была заражена счетом и слушанием сверху вниз. Рок-н-ролл и джаз поломали эту тенденцию: как будто старые гены пробились сквозь корку стопятидесятилетних умопостроений. В рок-н-ролле все решает бас, а не верхние голоса. Рок-музыкант слышит снизу вверх, а не сверху вниз, и, конечно, ритм для него — это не счет.

На мой взгляд, музыка подобна речи: мы воспринимаем музыку, потому что мы сами звучим. Бог дал нам слово. Слово является чем-то фундаментальным, иерархичным и абсолютно законченным в себе, потому что несет в себе свет божественного смысла. И это то, что мы потеряли с уходом барочной оперы.

— В чем, на ваш взгляд, актуальность наследия Романовых?
— Государи из семьи Романовых — это пример беззаветного служения России, а не себе. Для меня это стало очевидным после изучения старинной музыки. В этом служении России заключена непреходящая ценность Романовых, это то, что должно определять отношение российского общества к историческим фигурам из этой династии. В последнее время мы много говорим о необходимости формирования национально-ориентированной элиты. Пример Романовых всегда должен быть перед глазами. 

Есть у нас и еще одна черта — мы любим рыться в шкафах наших правителей и отыскивать там скелеты. Дело это совершенно холопское. Скелеты в шкафу есть в каждой семье. Что, например, говорят о Потемкине? Лживый чиновник, который много воровал и умел пустить пыль в глаз.., а после этого те, кто так говорят о Потемкине, начинают вдруг сожалеть, куда же делся Крым, куда же делась лучшая часть черноморского побережья? Как можно ругать человека, который все это присоединил к России? Одесса, Севастополь, Днепропетровск, Харьков, Херсон, Николаев — все эти города были основаны во времена Екатерины трудами Потемкина. Сейчас в этих городах живут миллионы людей. Потомки не должны так относиться к предкам. Сейчас в музее-усадьбе Державина проходит цикл концертов старинной музыки «Потемкинские вечера». Это продюсерский проект капеллы «Таврическая». Когда мы играем там старинную музыку — иногда впервые восстановленную — мы снова и снова с чувством безмерной благодарности говорим людям той эпохи: нет, мы не забыли, мы помним о вас! В этом году перед нашим коллективом стоит задача создать музыкальные портреты Романовых. К памяти о них мы относимся с величайшим почтением.

— «Два чувства дивно близки нам. В них обретает сердце пищу: любовь к отческим гробам, любовь к родному пепелищу. На них основано от века, по воле Бога самого, самостоянье человека — залог величия его» — так когда-то написал Пушкин. Величие Романовых заключено в служение России, не так ли?
— Служение Богу через служение Отечеству — это принцип, который исповедовали Романовы. У подножия памятника Екатерине II на Невском проспекте — ее многочисленные сподвижники. Григорий Потемкин, Александр Суворов, Гаврила Державин, Екатерина Дашкова… Кем был бы Потемкин, если бы не Екатерина? Кем был бы Григорий Орлов, если бы не Екатерина? В свой золотой век семья Романовых смогла объединить вокруг себя другие семьи — как в столицах, так и в малых городах — семьи как знатные, так и неизвестные. Это было бы невозможно без единого чувства, которое связывало этих людей в государственную семью, — беззаветной любви к России. 

Плоды трудов русских правителей и русского народа прочны, ибо, несмотря на суровые испытания, выпавшие на долю нашего Отечества, Россия по-прежнему жива и будет жива до тех пор, пока будут люди, которые продолжат дело Романовых. 

 
Мы все остро нуждаемся в чувстве любви к Родине. Если его не будет, мы погибнем. 400-летие Романовых есть повод возжечь в себе это чувство.