Нас выбирают

«Много званых, но мало избранных» — известное, несколько раз повторяющееся в Новом Завете выражение, в котором слышится труба глашатая, грозное предупреждение царя, радость принявших приглашение, мука отвергнувших и отвергнутых. Как и любое другое изречение Господа, будучи простым, фольклорным по форме, оно ведет слушателя Евангелия в мир незримых смыслов, выраженных, но не вмещающихся в этом простонародном выражении.
Раздел: Lingua Sacra
Нас выбирают
Журнал: № 1 (январь) 2011Авторы: Тимур Щукин, протоиерей Александр Сорокин Иллюстратор: Олеся Гонсеровская Опубликовано: 10 августа 2012
«Много званых, но мало избранных» — известное, несколько раз повторяющееся в Новом Завете выражение, в котором слышится труба глашатая, грозное предупреждение царя, радость принявших приглашение, мука отвергнувших и отвергнутых. Как и любое другое изречение Господа, будучи простым, фольклорным по форме, оно ведет слушателя Евангелия в мир незримых смыслов, выраженных, но не вмещающихся в этом простонародном выражении.

Новый Завет — современен и актуален. Через него мы пытаемся понять самих себя: кто мы такие? Очень часто ответ обнаруживается как раз в тех местах Нового Завета, где мы встречаем что-то неординарное, то, что нас озадачивает и при этом звучит удивительно правдиво. Таковы евангельские слова о лилиях, которые «краше Соломона во всей славе его» (Мф. 6–29; Лк. 12–27). С этим очень трудно спорить, но в то же время нас не покидает ощущение, что Христос производит ловкую подмену. Как же так? Неужели мы не должны одеваться, питаться, думать о завтрашнем дне?! В то же время мы чувствуем фундаментальную, недоказуемую, но очевидную убедительность слов Христа об этих полевых цветах. И мы, с первого подхода не понимая, что означают эти фразы, отступаем, склоняем головы в молчании и надежде, что, может быть, в следующий раз осилим эту мудрость. Такое же ощущение остается и от знаменитого изречения Христа: «много званых, но мало избранных» (Мф. 20, 16; Мф. 22, 14; Лк. 14, 24).

Слова, которые озадачивают
Эти слова Спасителя повторяются в Новом Завете три раза. При этом, если взять критическое издание Нового Завета, можно увидеть, что в древних рукописях данное высказывание имеется только в одном месте, в Евангелии от Матфея, после притчи о званых на вечерю (Мф. 22, 1–13). Только с IV века оно появляется в Мф. 20, 16, и только средневековые рукописи закрепляют аналогичное чтение для Лк. 14, 24. Если в случае Луки мы имеем дело с простой гармонизацией двух евангельских вариантов одной и той же притчи, то вставка Мф. 20, 16 является примером богословского творчества переписчиков, которые увидели, что смысл рассказа о виноградарях и притчи о брачном пире тождественен.

В любом случае слова Христа не могут не озадачивать. Хотя бы тем вопросом, который присутствует в них: чем отличаются званые от избранных? Ведь и призвание, и избрание в библейском и в евангельском контекстах совершается Богом. Почему же в одном случае Он призывает, а в другом избирает? И почему одно не равно другому?

История избрания
В сердцевине человеческого бытия лежит желание быть выделенным, быть любимым. Каждый человек пытается нащупать ту свою особенность, которая стала бы выражением избранности. Христианин проецирует это на поиск своего особого места перед очами Божиими. Ведь именно Бог — источник нашей особенности, если уж быть чьим-то избранником, то Его.

История Адама и Евы, с которой начинается Библия, и которую мы по привычке называем рассказом о творении человека, на самом деле есть история его избрания. Важна не принадлежность человека к божественным творениям, а та особенная роль, что была отведена ему в драматургии диалога Бога с Его созданием. В этом смысле Адам и Ева — единственная и исключительная пара. С помощью такой трактовки снимается противоречие с биологией, над которым любят насмехаться скептики, говоря, что от одной пары не мог произойти весь род человеческий. Ведь речь в Библии идет не о сотворении в биологическом смысле, а об избрании, о начале особых отношений между Богом и человеком.

После грехопадения эта категория выступает в несколько ином виде. Избрание очень часто становится предметом превозношения или зависти. В то же время библейская история с самого ее начала — путь избраний, предпочтений Божиих. Эти предпочтения будто намеренно показаны необусловленными. Иногда для непосвященного читателя они выглядят почти капризом, чем-то необъяснимым, немотивированным.

Самый религиозный глагол
Обратимся к греческому тексту, который звучит так: πολλοι γάρ εισιν κλητοί, ολίγοι δε εκλεκτοί. Первым среди интересующих нас терминов идет κλητός — «званный». Это причастие, образованное от глагола καλέω (ср. английское call). В классическом греческом языке он означал «звать» в самых разных смыслах: «приглашать», «называть», «вызывать», «взывать». Интересно, что довольно редко он был связан с воззванием к богам или с призывом богов, обращенным к людям. Может быть, поэтому в греческом языке καλέω никогда не употреблялось по отношению к профессии или роду деятельности, подобно тому, как оно (явно под воздействием библейской традиции) употребляется в наше время: «мое призвание — быть врачом»; «он призван быть строителем» и т. п.

В Ветхом Завете глагол καλέω, которым переводится еврейское qara, употребляется прежде всего в смысле называния вещей, явлений и людей. В первой главе Книги Бытие Бог называет тьму ночью, а свет днем, дает имена животным. Во второй главе право именования Бог передает человеку, то есть делегирует ему особые властные полномочия. Также глагол καλέω связан с молитвенным призыванием Бога: «У Сифа также родился сын, и он нарек ему имя: Енос; тогда начали призывать имя Господа [Бога]» (Быт. 4, 26). В последнем случае этот глагол указывает на первый религиозный акт в истории человечества. Но и Бог уже не только называет, но и призывает человека к взаимодействию. Называние становится взаимно ответственным актом и со стороны Бога, и со стороны человека.

И все же в богословском смысле на первый план в Библии выходит значение καλέω как действия, совершаемого Богом. Этот особый смысл вырастает, казалось бы, из очень простых значений. Нам следует учитывать, что библейскому языку была совершенно чужда абстрактная форма мышления. Что может быть более конкретным, чем называние по имени, озвучивание, демонстрация приглашающего, призывающего жеста!

Призвание — суть Евангелия
Из этих простых, очень конкретных, зримых понятий вырастает богословие спасения, о котором благовествует Новый Завет. Именно благовествует, то есть возвещает благую весть. Вспомним слова Христа: «Я пришел призвать…» (ср. напр. Мф. 9, 13). Сказано не «спасти», не «обрадовать», не «облагодетельствовать», а «призвать». Не удивительно, что столь большое место в притчах Иисуса Христа занимает образ пира, который не мыслим без приглашенных, без самого акта призывания, созывания.

Особенно важно это понятие для апостола Павла, того человека, благодаря которому христианство с самого начала, почти с самых первых своих дней получило очень четкую, мощную, структурированную богословскую базу. Апостол Павел понимает призвание как процесс, посредством которого Бог по предопределению изымает из привязанности к этому миру, чтобы спасти, оправдать и освятить (ср. напр. Рим. 8, 28–30). Поэтому призвание, по апостолу Павлу, — часть Божией работы по спасению мира, по примирению. Но призвание достигает человека только благодаря любви Христовой. И когда апостол Павел говорит, что Божие решение ни от кого не зависит, кроме Того, Кто призывает, он тем самым подчеркивает безусловный выбор Бога, на который никакой человек не может повлиять.

И лексикон апостола Павла подчеркивает эту божественную инициативу, неся в себе большое количество слов с «призывным» корнем καλη-. Бог у апостола Павла очень часто называется καλεων, «Призывающий». Если Бог называется Призвавшим или Призывающим, то те, кто откликнется на этот зов, называются призванными. Апостол Павел очень часто так и обращается к читателям своих посланий — «призванные». В первом послании к Коринфянам он пишет: «Посмотрите, братия, кто вы, призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных» (1 Кор. 1, 26). Это место подчеркивает, что источник нашего спасения совсем не в нас, не в том, какие мы по своим качествам, не в нашей доблести и праведности.

Екклесия и синагога
Мы вплотную подошли к ключевому слову нашей веры, которое, казалось бы, прямо к данной цитате не относится. Однако оно и филологически, и по смыслу связано с библейской концепцией призвания и, можно сказать, содержит ее в себе. Речь идет о слове εκκλησία, которое мы обычно переводим как «церковь». Впрочем, русское «церковь» этимологически с εκκλησία никак не связано и происходит от совершенно другого слова — κυριακόν, «дом Господень» (в славянские языки оно попало, скорее всего, из готского или из древнебаварского — ср. английское church и немецкое kirche). В романских языках слово со значением «церковь» образовано именно от εκκλησία (например, французское église).

Εκκλησία образовано от глагола εκκαλέω (уже знакомый нам καλέω с приставкой εκ-, «из», «от», «со») и буквально переводится «созывать». В словарях классического греческого языка (то есть аттического диалекта, на котором говорили Платон и Еврипид) новозаветное значение «собрание христиан, церковь» стоит на последнем месте. Действительно, не христиане придумали это слово. Оно возникло до составления евангельских текстов и посланий, даже задолго до того, как на греческий был переведен Ветхий Завет. В эллинском политическом лексиконе слово εκκλησία было специальным термином для обозначения народного собрания. В Афинах эпохи Перикла екклесия обладала всей полнотой власти не только в кадровых, политических, военных вопросах, но и в вопросах законодательства. Она также была и верховным судебным органом.

Греческие переводчики Ветхого Завета иногда использовали слово εκκλησία для передачи термина qahal, означавшего любое временное объединение людей: речь могла идти и о молитвенном собрании, и о толпе, и об армии. Однако в более поздних книгах Ездры, Неемии и Паралипоменон оно употребляется исключительно в значении религиозного сообщества. В греческом переводе этих книг слово εκκλησία встречается чаще всего.

В еврейском тексте мы можем найти близкий к qahal термин miqra (от глагола qara, «созывать»). Это, прежде всего, собрание, созванное для чтения Священного Писания. На греческий оно переводилось по-разному, однако чаще всего использовались слова c корнем καλη-. Новозаветная εκκλησία, вероятно, вобрала в себя оба значения, будучи и народом Книги и обществом, живущим в присутствии Господа.

Впрочем, чаще для перевода того же qahal и других слов со значением «собрание, общество» Семьдесят толковников берут термин συναγωγή (от глагола συνάγω, συν- — приставка, указывающая на совместное действие, соучастие + αγω, «вести, приводить»).

Понятия εκκλησία и συναγωγή, конечно, пересекаются, но нужно подчеркнуть, что первое по большей части имеет религиозный смысл, тогда как второе — скорее общественно-политический. Не случайно ученики Иисуса Христа никогда не называют свои общины συναγωγή.

Правда, есть интересное исключение в соборном послании апостола Иакова. В нем (Иак. 2, 2) говорится о собрании христиан, в котором приветствуют богачей и презирают бедных. Апостол имеет в виду, что это собрание, формально принадлежащее к Новому Израилю, все еще мыслит себя ветхозаветной общиной, которая не просто скована узами закона, но и воспроизводит предрассудки иудейской среды. Поэтому словоупотребление данного текста вполне объяснимо. Оно лишь подтверждает тот факт, что христиане как приверженцы религии свободы, а не закона, предпочли термину συναγωγή термин εκκλησία, в котором не слышалось призвуков человеческих страстей, общественных нестроений и политических распрей.

Об этом дистанцировании первых христиан от синагоги мы слышим даже из Евангелий. Вспомним историю исцеления слепорожденного (Ин. 9), где изгнанный из синагоги слепой принимается добрым Пастырем, Которым в следующей главе провозглашает Себя Иисус Христос. Существительное συναγωγη уходит на второй план и употребляется только тогда, когда речь идет о собрании иудейских старейшин, готовящих осуждение Христа. Мы встречаем этот термин и в стихирах Страстной седмицы: «Стекается прочее соборище иудейское…».

Когда рождается Церковь?
Удивительно, что слово εκκλησία, столь важное для новозаветного богословия, не использует ни один из евангелистов, кроме Матфея (Мф. 16, 18; 18, 17). При этом оно широко употребляется в других произведениях Нового Завета: в Книге Деяний святых апостолов, в посланиях апостола Павла. Именно последнему принадлежат наиболее пронзительные и фундаментальные формулировки того, что такое Церковь. Вспомним, например, его рассуждения о том, что Церковь — это Тело Христово (Кол. 1, 24).

Словоупотребление в Мф. 16, 18 и 18, 17 объясняется тем, что данное Евангелие (как и послание апостола Иакова) обращено к иудеохристианам, то есть к той среде, которая имела устойчивый вкус к таким понятиям, как собрание Божие, народ Божий, общество Господне. Тем более удивительно, что этого слова больше нигде нет в Евангелиях. Почему собрание учеников вокруг Христа не называется Церковью?

Объяснять это тем, что евангелисты не знали данного термина, несерьезно, поскольку, во‑первых, самопонимание христианской общины как εκκλησία существовало изначально; во‑вторых, наши Евангелия — от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна — были написаны несколько позже, чем апостольские послания (а Евангелие от Иоанна и вовсе около 100 г.), в которых, как мы сказали, присутствует развитое учение о Церкви. Вероятно, этого слова избегали намеренно, подчеркивая, что группа учеников — последователей Иисуса становится εκκλησία, только свидетельствуя о Распятом и Воскресшем Христе, только тогда, когда их собрание становится провозвестником основной, даже единственной, благой вести, ради которой Господь пришел на землю.

Когда апостол Павел говорит о Церкви, то отправной точкой его рассуждения является, конечно, провозглашение Христа Распятого и Воскресшего. И с самого начала христианская Церковь осознавала себя глашатаем Царства Христова, Царства Воскресшего Господа. Конечно, при этом Церковь понимала и понимает сегодня, что остается частью этого мира и не тождественна во всей своей эмпирической данности тому грядущему Царству, которое она возвещает. Но провозглашение Царства — ее миссия с самого начала. Это и делает ее Церковью.

Интересно, что εκκλησία употребляется и в посланиях апостола Павла, и в Апокалипсисе во множественном числе — εκκλησίαι. И мы понимаем, что речь идет о церквях как общинах, которые локализованы в конкретных городах Малой Азии, Греции или Италии. Но это не первичное значение. Εκκλησία — не просто собрание в конкретном месте, но всегда с одной и той же целью. Например, церковь фессалоникийская расположена в определенном месте — в Фессалониках, но миссия этого собрания — озвучивать обращенный ко всем призыв Бога о спасении — не имеет пространственного ограничения.

Наконец, прежде чем разбираться с термином «избранные», следует отметить чисто фразеологическую особенность библейского еврейского языка, слепо унаследованную новозаветным греческим текстом, а вслед за ним и многими переводами. «Много» — числительное, которое в отличие от русского языка означает «все». «… Яже за вы и за многи изливаемая…» — читай: «за всех изливаемая». «Много званых» — значит «призваны все»!

Εκλέγομαι и синоним «еретик»
Почему же званых много (все!), а избранных мало? Кто эти избранные?

В новозаветном греческом языке этому слову соответствуют два совершенно разных глагола. Первый — αιۢρουμαι, «предпочитать», «выбирать». От него происходит слово αιۢρεσις (ересь), которое, конечно, далеко не сразу приобрело тот негативный оттенок, с которым мы его используем сегодня. Для нас ересь — это лжеучение, обман. А в то время данным термином обозначалась группа, школа, течение, направление, секта (обособленная группа людей, не обязательно в плохом смысле слова) (Деян. 5, 17; 15, 5 и др.).

Другой глагол, который нас больше интересует — εκλέγομαι. От него-то и происходит εκλέκτος («избранный»). Интересно, что в Ветхом Завете отсутствует существительное со значением «избрание», поскольку библейскому языку не свойственно абстрактное мышление, обобщение: в еврейской Библии говорится о Боге, Который тем или иным способом призывает свое творение, и о человеке, который откликается или не откликается на божественный призыв. Поэтому Ветхий Завет можно назвать памятником религиозного эмпиризма, фиксирующим факты богочеловеческого диалога и не стремящимся к их систематизации.

Заострение призвания
Глагол εκλέγομαι в Ветхом Завете и особенно в Новом окружен эпитетами и рассуждениями, призванными артикулировать безусловность божественного выбора в отношениях с человеком. Ветхий Завет неоднократно подчеркивает, что Божие избрание — не результат человеческих заслуг и добродетелей, а исключительно собственное произволение Господа. Избрание Израиля, как оно описано в Ветхом Завете, — демонстрация того, что в этом мире, столь разнообразном, где приходят в столкновение множество безличных сил и душевных устремлений, Бог силен создать Свой народ, для которого главным и единственно результативным законом является божественная воля.

Эта смысловая линия достигает наивысшей точки в известных песнях о рабе Господнем у Девтероисаии. Они начинаются с таких слов об этом загадочном рабе Господнем, отроке, слуге Яхве: «Вот, Отрок Мой, — говорит Господь, — Которого Я держу за руку, избранный Мой, к которому благоволит душа Моя» (Ис. 42, 1). Дальше, читая эти песни, мы видим, что Отрок, будучи избранником Божиим, хотя и осенен божественным покровом, все же призван к страданию. Об этом сказано в знаменитой 53‑й главе, где описывается умаление, уничижение Отрока, в Котором нет «ни вида, ни величия» (Ис. 53, 2), Который страдает, как овца, ведомая на заклание, отдавая себя добровольно за грехи мира.

Мы видим, что избрание Божие, во‑первых, связано со страданием, во‑вторых, равносильно любви: Бог избрал — значит Бог возлюбил.

Показательно, как варьируется в евангельских текстах другое известное евангельское выражение: «Сей есть Сын Мой возлюбленный…». Мы знаем, что эти слова были сказаны Богом Отцом на Иордане во время Крещения (Мф. 3, 17; Мк. 1, 11; Лк. 3, 22) и на горе во время Преображения (Мф. 17, 5; Мк. 9, 7; Лк. 9, 35). Во всех этих случаях используется прилагательное αγαπητός, «возлюбленный…», кроме Лк. 9, 35, где стоит εκλελεγμένος (перфектное причастие от εκλέγομαι) — «раз и навсегда избранный» (ср. переводы епископа Кассиана и С. С. Аверинцева). Избрание и любовь оказываются взаимозаменимыми понятиями.

Избрание — заострение призвания, уходящее, как шпиль куда-то в небеса, в заоблачные выси, чтобы так и остаться недосягаемой, неразгаданной тайной. Эта тайна является в то же время и техническим термином христианского богословия и загадкой, задачей.

Главный смысл, главное напряжение этой загадки в том, что избрание, как и любовь, — не статическая характеристика, которую можно приватизировать раз и навсегда, но постоянная мука, постоянное страдание, рост, движение, динамика, которые диктуют нам лишь одно: всегда соотносить свое «бытие сейчас» с зовом Божиим. 

Протоиерей Александр Сорокин
Тимур Щукин
Иллюстрации: Олеся Гонсеровская

Поделиться

Другие статьи из рубрики "Lingua Sacra"