Пророки последних времен

В первой статье Темы номера мы говорили о христианских пророках сегодняшнего времени — старцах. Но по-настоящему оценить их роль и статус в церковном мире можно только при сопоставлении с харизматиками первых веков. О том, в каком смысле Иисус был пророком, и кто такие раннехристианские провидцы, рассказывает эта статья.

«Тот самый» или «один из»?
Перечисляя духовные дарования, Павел особенно восхваляет дар пророчества (1 Кор. 14, 3-5, 39). Иисуса знали как пророка, и большая часть Его изречений (помимо притч) относится к категории пророчеств, в том числе апокалиптических.

Он слыл пророком уже при жизни (Мк. 6, 15; ср. Мф. 21, 11; Лк. 7, 16) — это было неизбежным следствием Его очевидной духоносности и авторитетности. Проявления пророческого дара, по общепринятому тогда мнению, прекратились вскоре после возвращения из вавилонского пленения — истинных пророческих дарований не признавалось более ни за духоносными прорицателями, ни за служителями культа (ср. Пс. 73, 9; Зах. 13, 2-6, 2‑я Книга Варуха 85, 1-3). И вот, после нескольких веков духовного оскудения, появляются два мужа, богодухновенный пророческий дар которых невозможно было отрицать. Не ясно, почитался ли Иисус (и Иоанн Креститель) за пророка последних времен. Однако, независимо от того, кем Его считали — «тем самым» пророком или же просто одним из пророков, — факт признания возобновления в Нем дара пророчества значителен сам по себе.

Иисус и Сам считал Себя пророком. Он осознавал себя богодухновенным помазанником Божиим, — а в иудаизме пророком был тот, в ком пребывал Дух Божий. Совершаемые Им изгнания нечистых духов и несомненное знание воли Божией были достаточными доказательствами Его пророческого дара. А то, какую враждебность питали к Иисусу сограждане и священноначалие, подтверждало, что Он полностью пребывает в рамках пророческой традиции: «не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и у сродников и в доме своем» (Мк. 6, 4). Ярким доказательством того, что Иисус осознавал Свое пророческое призвание, служат Его речения, в которых Он иногда говорит, что «послан» Богом (Мф. 10, 40; Лк. 10, 16). Возможно, Иисус сознательно следовал внешним формам пророческой традиции, совершая символические действия. В числе последних — вход в Иерусалим, очищение храма (изгнание торгующих) и, прежде всего, Тайная Вечеря (а также, возможно, та самая загадочная трапеза в пустыне, «накормление хлебами пяти тысяч», и еще менее понятное для нас «проклятие смоковницы»). Может быть, Иисус считал Себя пророком последних времен, при этом относя к Себе слова Ис. 61, 1. Но вероятнее всего Он видел Свое служение в исполнении некоторых из эсхатологических пророчеств.

Служение Иисуса можно описать как пророческое и на основании характерных для Него воззваний, негодования против формализма тогдашнего иудейства и заботы о «сирых и убогих». Есть также две другие особенности, еще более явственно подчеркивающие богодухновенную природу Его пророческого служения. Во‑первых, это дар прозорливости в отношении человеческих мыслей и душевных движений близких ему людей. Такая способность проникать в «сокровенная сердечная» признавалась Павлом в качестве отличительного дарования духа, свойственного именно дару пророчества (1. Кор. 14, 24 и далее). По-видимому, данное мнение разделяли и его современники (Лк. 7, 39). Подобное проявление богодухновенности Иисуса упоминается очень часто.

Еще одной, наиболее заметной богодухновенной особенностью Иисуса как пророка являлась Его убежденность в том, что Ему даровано пророческое предвидение будущего. Иисус предвидел Свою кончину, а также, вероятно, предшествующий ей суд. Эти отдельные предчувствия были час-тью Его более широкого апокалиптического предвидения приближения Царствия: и Его Самого, и Его учеников ожидают «мессианские скорби» (напр. Мк. 8, 31; Мф. 23, 37–39). Имеются и другие пророчества, которые по своему характеру относятся скорее к кратковременным откровениям (Мк. 15, 1, 10, 39). В данных случаях мы имеем дело не с логическими умозаключениями, выведенными из общих ожиданий, но с предвестиями — иног-да подробными, иногда туманными. Высказанные в отношении тех или иных лиц или мест, они-то и отличают богодухновенного пророка, на которого нисходят наития свыше.

На наш взгляд, Иисус не был единственным посланником последних времен. Более того, если считать Мк. 6, 14 («Царь Ирод, услышав об Иисусе, ибо имя Его стало гласно, — говорил: это Иоанн Креститель воскрес из мертвых, и потому чудеса делаются им») выражением общей традиции, то, как замечает немецкий библеист Г. Фридрих, «имело место сознание исключительности Иоанна». Однако между Иоанном и Иисусом заметно существенное различие. Иоанн всегда направлял внимание от себя к Тому Грядущему, Кто был сильнее его (и, несмотря на то, что Креститель был весьма почитаем своими учениками, нет предания, опровергающего это). Напротив, Иисус последовательно подчеркивал, что именно Он, Его служение и есть средоточие последнего откровения. Подобная точка зрения следует и из Его понимания Своего служения. Он выражает это не только в речениях, содержащих слова «apestalen» («Я послан»), но и более прямо — «elthon» («Я пришел» — Мк. 2, 17; Мф. 11, 19). По мнению историка С. Х. Додда, «возможно, здесь прослеживается переход от пророческого к более-чем-пророческому служению, который маркирован различием между „Так сказал Господь“ и „Я говорю вам“».

Итак, имеются явные доказательства исключительности Иисуса как пророка. Именно в Его служении явилось окончательное откровение, настали последние времена (Мф. 13, 16; Лк. 10, 23), и эта исключительность сознавалась Иисусом.

Под властью Духа

Среди речений Иоиля имеется предсказание о широком распространении дара пророчества. Этой давней надежде Моисея («О, если бы все в народе Господнем были пророками, когда бы Господь послал Духа Своего на них!» (Чис. 11, 29)) надлежало исполниться в новом веке Духа. Лука (или, по крайней мере, один из источников, которым он пользовался), полагает, что исполнение этого чаяния свершилось в Пятидесятницу, что он и подчеркивает, повторяя в конце Деян. 2, 18: «и будут пророчествовать». Вера Луки в то, что все обращенные получили дар пророчества, по-видимому, отражается в Деян. 2, 17 и в других стихах. Здесь, вероятно, отражается и эсхатологическое воодушевление первой общины и всего раннего периода христианского служения — сознание присутствия Духа являлось составной частью ощущения духоносности и прямого общения с Богом. Полнота этой духоносности вкупе с ее широким распространением, заметным в собраниях общин, дополнительно убеждали первых христиан, что они живут в последние времена, являясь сосудами, в который изливается пророческий Дух. Ощущение духоносности отчетливо отражается в беседах учеников, «исполнявшихся» Духом в тех или иных обстоятельствах (Деян. 2, 4; 4, 8 и др.). Убежденность в богодухновенности отчетливо выражается и в указаниях на дерзновение (parresia), с которым ученики свидетельствовали о своей новой вере (Деян. 2, 29; 4, 13 и др.).

Пророческий Дух излился на всех христиан, и все получили способность пророчествовать (ср. 1. Кор. 14, 1, 5, 24). Однако оказалось, что некоторые обладали пророческим даром в большей степени. Их именовали «пророками» — не потому, что дар пророчества был присущ исключительно им, но главным образом потому, что они переживали богодухновенные состояния чаще и регулярнее. Возможно, описание ряда лиц как «исполненных» (pleres) Святого Духа, которое Лука, очевидно, извлек из особого, древнего источника (Деян. 6, 3, 5, 8 и др.), было самой ранней попыткой выразить понимание богодухновенности как чего-то постоянного. Некоторые христиане сверх этого обладали прозорливостью и даром языков, что служит признаком более длительного состояния богодухновенности.

В первых по времени упоминаниях такие пророки показаны странствующими, не принадлежащими к общине какого-либо поселения, которой они могли бы служить своим даром. Этим они уподобляются некоторым из ранних израильских пророков (например, Илии и Амосу). Таковы пророки, упомянутые в Деян. 11, 27 и далее в 15, 23 — перемещающиеся между Иерусалимом и Антиохией. Это, например, Агав, которого мы встречаем дважды: один раз по возвращении из Иерусалима в Антиохию (Деян. 11, 27 и далее) и еще один раз после прибытия в Кесарию из Иудеи (Деян. 21, 10 и далее). Тем не менее, из двух других отрывков (Деян. 13, 1 и далее; 21, 9, где упомянуты четыре пророчествующие девицы) с большой вероятностью следует, что предположительные пророки были более привязаны к определенному месту проживания и общине, где их признавали за пророков, поскольку они часто пророчествовали на молитвенных собраниях. Складывающаяся картина свидетельствует о разнообразии и свободе пророческого служения. Следует упомянуть, что Павел — по крайней мере, в понимании Луки — не считался ни пророком в полном смысле слова, ни апостолом! Согласно Луке, он был, в первую очередь, учитель (Деян. 13, 1), на это указывает различение между «пророками» (Варнава, Симеон и Луций) и «учителями» (Манаил и Савл). Это подтверждается тем, что Лука никогда не описывает Павла как «пророчествующего», притом часто употребляет, применительно к его служению в христианских общинах, слово didaskein («учить») (Деян. 11, 26; 15, 35 и др.). Варнава же высоко почитался именно как пророк (впервые назван пророком в Деян. 13, 1) и в этом качестве имел большой вес в жизни и развитии служения ранних церквей (Деян. 9, 27; 11, 22-30).

Проблема предания

Содержание раннехристианского пророческого служения, согласно описанию Луки, находится полностью в пределах, известных нам из Ветхого Завета и других религий. Пророкам даровалась способность предвидения в отношении будущего (Деян. 11, 27; 21, 4), их устами глаголал Дух, наставляя на служение (Деян. 13, 1); на них возлагались и повседневные задачи увещевания и воодушевления братии (Деян. 11, 23; 15, 32).

Более того, раннехристианские пророки, вероятно, играли большую роль в развитии и формировании традиций церковной власти, на которую ранние общины опирались в вопросах учения и руководства. Их влияние заметно в двух направлениях.

Во‑первых, они оказывали помощь в трактовке ветхозаветных пророчеств и изречений Иисуса в свете уже случившегося (смерть и воскресение Иисуса, нисхождение Духа), а также в отношении к преходящим обстоятельствам. В этом пророки, несомненно, опирались на сознание духоносной преемственности, присущей ветхозаветным пророкам и Иисусу, — на всех них почивал тот самый Дух, Дух Христов. Сознание данной преемственности отражается, по-видимому, в 1 Пет. 1, 10-12. Сам Иисус трактовал Ветхий Завет свободно (и свобода эта проистекала от пророческой богодухновенности (Мф. 5, 21-48)) — равно как и раннехристианские писатели, дававшие Ветхому Завету вольные интерпретации, что часто недооценивается исследователями (см., напр. Мф. 2, 23; 27, 9; Деян. 1, 20; 4, 11). Правомерно ожидать, что и некоторые избранные изречения Иисуса трактовались, в свете Пасхи и Пятидесятницы, применительно к нуждам местной общины. Возможно, пример этого — стихи Мк. 8, 35-37, которые с большой вероятностью являются богодухновенным размышлением над подлинными словами Иисуса, сохранившимися в стихе 34. Подобным образом, и Лк. 21, 20-24, возможно, суть пророчество, основанное на известных словах Иисуса и записанное во время, более близкое к иудейскому восстанию (66-70 гг. по Р. Х.). Мф. 11, 28-30 также может расцениваться как пророческая адаптация более ранних высказываний, содержащихся в Мф. 11, 25-27, к более поздним временам. Возможно, даже возглас «Имеющий уши (слышать), да услышит» служил «маркером» пророчеств (унаследованным от Иисуса), что можно заключить на основании синоптической традиции (Мк. 4, 9, 23; Мф. 11, 15; Лк. 8, 8) и его употреблении в Откр. 2-3 и 13, 9.

Еще один способ, с помощью которого, вероятно, раннехристианские пророки воздействовали на традицию, в рамках которой передавались изречения Иисуса, — это пророчества, изрекавшиеся не просто во имя Иисуса, но именно как Его слова. История религий отчетливо показывает: одна из важнейших отличительных особенностей пророчества — то, что духоносный пророк зачастую говорит от лица божества, исполняющего его своим духом. Разумеется, многие из ветхозаветных предсказаний, произнесенных под воздействием Духа Яхве, преподносились именно как слова Яхве — чувство непреодолимой силы божественного внушения было таким мощным, что пророк мог выразить свое послание только так, как если бы через него вещал Сам Яхве. Нам видится, что подобное происходило и в христианских пророчествах. Так, пророк, оставивший нам Апокалипсис, направляет семи Церквям продиктованные послания, вдохновленные Духом провозвещающего Иисуса (Откр. 2-3); пророчество Павла в 1 Фесс. 4, 15 преподается как «слово Господне»; утешительное слово 2 Кор. 12, 9 («довольно для тебя благодати Моей»), скорее всего, было ниспослано Павлу через пророчество. Подобный опыт богодухновенных высказываний, вероятно, отражен также в Деян. 16, 7 («Дух Иисуса»). Пророческие слова от первого лица, которые причислялись к речениям Иисуса, мы находим в Мф. 10, 5 (возможно); 18, 20 (почти несомненно) и Лк. 11, 49-51 (вероятно). Вероятнее всего, изначальная форма Мф. 28, 18-20 также являлась пророчеством, произнесенным от первого лица в ранней греко-иудейской христианской общине. Значение этого отрывка и правдоподобность описываемых обстоятельств свидетельствуют, что побуждение к разрушению преград, окружающих иудейство, и беспрепятственному возвещению Благой вести в среде иноверцев основывалось на словах воскресшего Господа, провозглашенных в виде пророчества (ср. Деян. 13, 1 и далее). Также и известное «Аз есмь» в Евангелии от Иоанна может быть сочетанием этих двух типов пророчеств, размышлением над подлинными речениями и притчами Иисуса, породившим богодухновенное предсказание нового, обобщенного вида.

Различение пророков

Получались ли пророчества в состоянии исступления или они были богодуховенными? С одной стороны, Лука упоминает совместный факт пророчества и говорения на языках в Деян. 19, 6 и отчетливо указывает на них во 2‑й главе: говорение на языках в день Пятидесятницы являет собой исполнение ожиданий Иоиля, предрекавшего излияние Духа в пророчествах (2, 16 и далее). Однако говорение на языках можно описывать только в понятиях исступления и присущей ему вдохновленности. Следовательно, Лука рассматривает пророчества, упоминаемые в Деян. 2, 16 и далее; 19, 6, а также, возможно в 4, 31 («и говорили слово Божие с дерзновением») и 10, 46 («говорящих языками и величающих Бога»), именно как экстатические, уподобляя их скорее пророчествам древнего Израиля (ср. 1 Цар. 10, 5 и далее; 19, 20-24), нежели богодухновенным речениям пророков, записывавших их. Более того, значительная часть наставлений, содержащаяся в Деяниях, была явлена под воздействием видений (orama Деян. 9, 10, 12; 16, 9; optasia — 26, 18) и даже в силу впадения в транс (ekstasis — 10, 10; 11, 5; 22, 17). C другой стороны, в Деяниях все же прослеживается различие между пророком и пророчествующим свидетелем. Так, изречения некоторых пророков, упоминаемых Лукой, находились в рамках рациональной речи. Можно предположить, что пророчества — и полученные в состоянии исступления, и богодухновенные — были нередким явлением в ранних христианских общинах. Однако не нужно чрезмерно упрощать картину и полагать, что самое первое из пророчеств почиталось много выше, чем последующие. При всем том весе, которым обладает голос Павла, нельзя пренебрегать тем, какое значение имела вдохновленность исступления для древних Церквей и самой проповеди Благой вести. Опыт созерцания видений имели и многие известные пророки древности — и Иисус, и даже сам Павел (2 Кор. 11, 1).

Лука разделяет первую волну ликования, вызванного возобновлением пророчеств: он повествует об общинах, которые признавали все наития, имевшие место на их собраниях. Судя по всему, вопрос лжепророчеств не поднимался вовсе — на него едва намекают даже при упоминаниях о наитиях, случавшихся вне общин (Деян. 13, 6). Павел оставил без внимания то, что должно было принять как ясные указания, данные Духом в пророчестве (Деян. 21, 4; ср. 21, 10-14), и это записано без комментариев. Вопрос о том, как быть в случае, если два пророческих речения, оба реченные по наитию Духа (Деян. 20, 22; 21, 4), не просто различны, но даже противоречат друг другу, даже не ставится!

Можно отметить несколько признаков богодухновенной и экстатической природы раннехристианского опыта. Однако очевидно, что по отношению к данному факту уже в апостольские времена существовало множество вопросов, оставшихся без ответа, — точнее, даже еще не заданных.

В рамках новозаветного и более позднего опыта Церкви пророчество предполагало неформальное соучастие человека в его произнесении. Вспоминая об апостоле Варнаве или об ученом епископе Епифании Кипрском, который помимо многочисленных богословских трудов славился даром пророчества, или о преподобном Серафиме Вырицком (его поэтическое завещание «От меня это было» — подлинно пророческий текст), мы понимаем, что все эти святые не были чем-то вроде мегафона для божественного голоса. Если Богу нужен неразумный рупор, он может обходиться и без человека (и такие средства божественной коммуникации неоднократно описаны в Священном Писании). Христианский пророк — сложная, индивидуально устроенная «система зеркал» для того самого Света. Свет один и тот же, но зеркала разные. И поэтому когда мы оцениваем ложность или истинность пророчеств, мы смотрим не на тот световой рисунок, который предстает нашему глазу, а на кристалл, которым он образован. Если душевное зеркало чисто, если оно создано по всем правилам оптического искусства, если оно способно отражать, а не искажать действительность, мы верим пророчеству. Ну а кривым, грязным и тем более разбитым зеркалам верить глупо.

Статья подготовлена на основе книги Джеймса Данна «Иисус и Дух»

перевод: Александра Мовчанюк

иллюстрации: Екатерина Гаузельман

фото Д.Данна: http://www.britac.ac.uk/fellowship/elections/index.cfm?member=5390